Новь

– Будет, если я тебя переживу, - произнесла медлительно Марианна - и, поднявши глаза к потолку да помолчав немного, вполголоса, как бы говоря с самой собою, спросила:

– Как же это он с меня портрет нарисовал? По памяти ?

Нежданов быстро обернулся к ней...

– Да; по памяти. Марианна удивилась, что он отвечал ей. Ей казалось, что она этот вопрос только подумала.

– Это удивительно...
– продолжала она тем же голосом.
– Ведь у него и таланта к живописи нет. Что я хотела сказать...
– прибавила она громко, - да! насчет стихов Добролюбова. Надо такие стихи писать, как Пушкин, - или вот такие, как эти добролюбовские: это не поэзия... но что-то не хуже ее.

– А такие, как мои, - спросил Нежданов, - вовсе не следует писать? Не правда ли?

– Такие стихи, как твои, нравятся друзьям не потому, что они очень хороши, но потому, что ты хороший человек - и они на тебя похожи.

Нежданов усмехнулся.

– Похоронила же ты их - да и меня кстати!

Марианна ударила его по руке и назвала злым...

Скоро потом она объявила, что она устала - и пойдет спать.

– Кстати, ты знаешь, - прибавила она, встряхнув своими короткими, но густыми кудрями, - у меня сто тридцать семь рублей, - а у тебя?

– Девяносто восемь.

– О! да мы богаты... для опростелых. Ну - до завтра!

Она ушла; но через несколько мгновений ее дверь чуть-чуть отворилась - и из-за узкой щели послышалось сперва: "Прощай!" - потом более тихо: "Прощай!" И ключ щелкнул в замке.

Нежданов опустился на диван и закрыл глаза рукою... Потом он быстро встал, подошел к двери - и постучался.

– Чего тебе?
– раздалось оттуда.

– Не до завтра, Марианна... а - завтра!

– Завтра, - отозвался тихий голос.

XXIX

На другой день поутру рано Нежданов постучался опять в дверь к Марианне.

– Это я, - отвечал он на ее вопрос: кто там?
– Можешь ты ко мне выйти?

– Погоди... сейчас.

Она вышла - и ахнула. В первую минуту она его не узнала. На нем был истасканный желтоватый нанковый кафтан с крошечными пуговками и высокой тальей; волосы он причесал по-русски - с прямым пробором; шею повязал синим платочком; в руке держал картуз с изломанным козырьком; на ногах у него были нечищеные выростковые сапоги.

– Господи!
– воскликнула Марианна, - какой ты... некрасивый!
– и тут же быстро обняла его и еще быстрей поцеловала.
– Да зачем же ты так оделся? Ты смотришь каким-то плохим городским мещанином... или разносчиком ... или отставным дворовым. Отчего этот кафтан, а не поддевка или просто крестьянский армяк?

– То-то и есть, - начал Нежданов, который в своем костюме действительно смахивал на мелкого прасола из мещан - и сам это чувствовал и в душе досадовал и смущался; он до того смущался, что все потрогивал себя по груди растопыренными пальцами обеих рук, словно обчищался ...
– В поддевке или в армяке меня бы сейчас узнали, по уверению Павла; а эта одежа - по его словам... словно я другой отроду и не нашивал! Что не очень лестно для моего самолюбия, замечу в скобках.

– Разве ты хочешь сейчас идти... начинать?
– с живостью спросила Марианна.

– Да; я попытаюсь; хотя... по-настоящему...

– Счастливец!
– перебила Марианна.

– Этот Павел какой-то удивительный, - продолжал Нежданов.
– Все-то он знает, так тебя глазами насквозь и нижет; а то вдруг такое скорчит лицо, словно он ото всего в стороне и ни во что не мешается! Сам услуживает, а сам все подсмеивается. Книжки мне принес от Маркелова; он и его знает и Сергеем Михайловичем величает. А за Соломина и в огонь и в воду готов.

– И Татьяна тоже,- промолвила Марианна.
– Отчего это ему люди так преданы?

Нежданов не отвечал.

– Какие книжки принес тебе Павел?
– спросила Марианна.

Да... обыкновенные. "Сказка о четырех братьях"... Ну, еще там... обыкновенные, известные. Впрочем, эти лучше.

Марианна тоскливо оглянулась.

– Но что ж это Татьяна? Обещала, что придет ранехонько ...

– А вот она и я, - проговорила Татьяна, входя в комнату с узелком в руке. Она стояла за дверью и слышала восклицание Марианны.

– Успеете еще... вот невидаль!

Марианна так и бросилась ей навстречу,

– Принесли?

Татьяна ударила рукой по узелку.

– Все тут... в полном составе... Стоит только примерить ... да и ступай щеголять - народ удивлять!

– Ах, пойдемте, пойдемте, Татьяна Осиповна, милая.

Марианна увлекла ее в свою комнату.

Оставшись один, Нежданов прошелся раза два взад и вперед какой-то особенной, шмыгающей походкой (он почему -то воображал, что мещане именно так ходят), понюхал осторожно свой собственный рукав, внутренность фуражки - и поморщился; посмотрел на себя в маленькое зеркальце, прикрепленное на стене возле окна, и помотал головою: очень уж он был неказист. ("А впрочем, тем лучше", - подумал он.) Потом он достал несколько брошюр, запихнул их себе в задний карман и произнес вполголоса: "Што ш... робята... иефто... ничаво... потому шта"... "Кажется, похоже, - подумал он опять, - да и что за актерство! за меня мой наряд отвечает". И вспомнил тут Нежданов одного ссыльного немца, которому нужно было бежать через всю Россию, а он и по-русски плохо говорил; но благодаря купеческой шапке с кошачьим околышем, которую он купил себе в одном уездном городе, его всюду принимали за купца - и он благополучно пробрался за границу.

В это мгновенье вошел Соломин.

– Ага!
– воскликнул он, - окопировался! Извини, брат: в этом наряде нельзя же тебе "вы" говорить.

– Да сделайте... сделай одолжение... я и то хотел тебя просить.

– Только рано уж больно; а то разве вот что: приобыкнуть желаешь. Ну, тогда - ничего. Все-таки подождать нужно: хозяин еще не уехал. Спит.
– Я попозже выйду, - отвечал Нежданов, - похожу по окрестностям, пока получится какое распоряжение.

– Резон! Только вот что, брат Алексей... ведь так я говорю: Алексей?

– Алексей. Если хочешь: Ликсей, - прибавил, смеясь, Нежданов.

– Нет; зачем пересаливать. Слушай: уговор лучше денег. Книжки, я вижу, у тебя есть; раздавай их кому хочешь, - только в фабрике - ни-ни!

– Отчего же?

– Оттого, во-первых, что оно для тебя же опасно; во-вторых, я хозяину поручился, что этого здесь не будет, ведь фабрика все-таки - его; в-третьих, у нас кое-что началось - школы там и прочее... Ну - ты испортить можешь. Действуй на свой страх, как знаешь, - я не препятствую; а фабричных моих не трогай.

– Осторожность никогда не мешает... ась?
– с язвительной полуусмешкой заметил Нежданов.

Соломин широко улыбнулся, по-своему.

– Именно, брат Алексей; не мешает никогда. Но кого это я вижу? Где мы?

Эти последние восклицания относились к Марианне, которая в ситцевом, пестреньком, много раз мытом платьице, с желтым платочком на плечах, с красным на голове, появилась на пороге своей комнаты. Татьяна выглядывала из-за ее спины и добродушно любовалась ею. Марианна казалась и свежей и моложе в своем простеньком наряде: он пристал ей гораздо больше, чем долгополый кафтан Нежданову.