Новая Земля
Шрифт:
Утро влило в его душу свежести и ясности; крепкий сон и слезы, казалось, очистили ее. Необычно сочно и мягко светило в окно солнце. Все дети еще спали, когда Василий проснулся. Ему было приятно лежать под ватным одеяломисмотреть в окно. Он видел пожухлую листву кленов и беловато-синее небо. Стояла поздняя осень. Из щелок оконных рам тянуло холодком. Василию было грустно, но легко. Неожиданно он вздрогнул и поморщился - детей стали будить, поторапливая. Воспитательница говорила, что нужно спешить, так как остынет завтрак. Василий подумал, неохотно одеваясь: "Неужели утром так важно спешить поесть, ведь так хорошо, к примеру, просто смотреть за окно
По команде сели за столы, по команде поднялись. Василию пришлось на ходу доедать пончик, потому что он еще не умел так быстро есть.
Детей привели в музыкальный класс. Строгая, но красивая, с высокой прической тетя стала разучивать с детьми песню. Василий быстро запомнил слова и старательно пел. Старались все, даже усердствовали, тянули слова до тончайшего фальцета, но музыкальный руководитель досадливо прицокивала и строго говорила:
– Плохо. Еще раз. Бодрее. С улыбками.
– И била длинными белыми пальцами по клавишам.
Спели раз, спели два, три, четыре. Дети устали, ссутулились. Солнечные блики запархивали из палисадника и забавно, зазывающе шевелились на стенах и потолке. Детей тянуло на улицу, хотелось играть, бегать.
– Через несколькоднейнашмузыкальныймонтаж придет смотреть комиссия, сказаланедовольная тетя, - если так плохо будем репетировать - опозоримся. А ну-ка, бодрее!
Что такое "монтаж" и "комиссия" Василий еще не знал, но он почувствовал, что тетя не отстанет, пока дети не споют так, как ей хочется. Василию очень хотелось на улицу, и он старался петь хорошо. Его усердие руководитель заметила:
– Молодец, мальчик, - погладила она Василия.
– Все свободны, а ты останься.
Дети сорвались с мест, но возле двери вытянутой рукой их остановила воспитательница, велела вернуться, сесть; потом велела встать, выстроиться возле двери и тихо выйти.
– Ведь вы меня похвалили, почему же не отпустили?
– Василий был очень огорчен.
– Не отчаивайся, дружок. Наиграешься за свою жизнь. Ты хорошо поешь попробуем спеть сольную партию.
Василий отвернулся и тихо сказал:
– Не буду.
Ему казалось, что с ним поступают несправедливо.
– Какой ты, оказывается, бука.
Василий молчал.
– Смотрите-ка, какой обидчивый!
– засмеялась руководитель.
– Хорошо иди, гуляй.
В пятницу за Василием пришел отец. Рита Николаевна взяла его за локоть, отвела в сторону и, сердито посматривая на Василия, долго что-то говорила ему. Отец, прикусив губу, угрюмо слушал. На улице он сказал сыну:
– Ты плохой мальчишка.
Василию от обиды хотелось заплакать, но он сдержался: "Почему им всем хочется меня обижать?
– мрачно думал он, независимо отставая от отца.
– Что я сделал плохого воспитательнице, что она ябедничает на меня?"
Два дня Василий пробыл дома, и как ему не хотелось в понедельник возвращаться в детский сад. Ему не хотелось жить по командам, ему хотелось чувствовать себя свободным, вольным человеком, который может выбирать, ему хотелось, чтобы рядом с ним всегда находились родные, любимые им люди мать, отец, сестра. Ему было тяжело, грустно в чужом, незнакомом обществе, хотелось уединения, тишины, хотелось ложиться в постель со своей любимой игрушкой - плюшевой собакой, хотелось - когда дома никого не бывало варитьизсахарапетушков и с упоением их сосать, хотелось каждый вечер встречать
мать, прижиматься лицом к ее ногам.Утром, когда мать спешно застегивала на Василии пальто, он сказал:
– Не пойду в детсад.
– Что за выдумки, Вася?
– Не пойду, не пойду, не пойду!
– закричал он, вырываясь из рук матери.
– Мне там плохо.
– Прекрати!
– Мать хлопнула сына по голове.
– И без тебя хватает в жизни нервотрепки.
Василий не ожидал, что мать ударит: она никогда его не наказывала. Больно было только потому, что самый родной, любимый человек не захотел понять, посочувствовать. Василий покорно пошел за матерью; молчали всю дорогу.
На прощание мать обняла его и шепнула на ухо:
– Прости меня, маленький мой: твоей маме очень тяжело.
Василий покачал головой, но взгляда на мать не поднял.
"Почему я сейчас вспоминаю свое детство?
– подумал Окладников, прикуривая и закрывая глаза.
– Может, потому, что именно тогда выковалась моя душа? Себя, ребенка, мне почему-то хочется назвать волчонком, который сколько его не корми - все равно смотрит в лес. Дети играли, веселились, а я смотрел в окно или за ограждение. На свободу! Да, да, я уже тогда был человеком - точнее, становился таковым, - который что-то задумал. Нет-нет, я тогда ещеничегосерьезного, сперспективой, таксказать, навсюжизньнезадумал, это произойдет позже, но все детсадовское заставило, вынудило меня кое-что задумать. Мне тогда казалось, что за окном или за ограждением протекает свободная, без унижений, насилия жизнь".
3
С ребятами в детском саду Василий так и не сдружился, но потянулся к одной девочке по имени Александра, Саша. Она была тихой, бледной, застенчивой.
Петя однажды придумал игру: он - царь на троне, его друзья придворные, бояре, стоящие возле него, все остальные, в том числе Василий и Саша, объявил Петя, - слуги. Все подчинились, одна только Саша тихо сказала:
– Я не буду слугой.
– А кем же, царицей, что ли?
– усмехнулся Петя.
Дети засмеялись. Василию стало обидно за Сашу - он крикнул:
– Я тоже не буду слугой: пусть другие тебе прислуживают!
Петя что-то шепнул одному своему другу и подошел к Василию. "Придется драться", - подумал Василий и сжал кулаки.
– Ты сейчас будешь валяться в моих ногах - я одним мизинцем тебя уложу, - сказал Петя, улыбаясь.
– Нет, никогда!
Он толкнул Василия в грудь, не кулаком, а именно пальцем. Василий неожиданно стал размахивать руками и упал затылком на пол: оказалось, что под его ногами сзади лежал друг Пети. Кто-то пнул Василия, и он бросился на мальчиков с кулаками. Вмешалась воспитательница, всех драчунов поставила в угол, в том числе и Василия. Ему было невыносимо горько.
Потом он привел Сашу в кладовую, где хранились матрацы и подушки.
– Тебе хорошо в детском саду?
– спросил Василий.
– Плохо.
– И мне плохо. А знаешь что?
– Он замолчал, потому что вдруг испугался мысли, которую хотел произнести.
– Что?
Василийощущал в жилах холодок, молчал.
– Говори же!
– Давай убежим отсюда. Далеко-далеко, - шепнул он в самое ухо девочки.
Саша от него отодвинулась; он увидел в полумраке ее заострившийся взгляд. Теперь не холодок, а огонь был у него внутри. Ему вообразились романтические картины - он скачет на коне, летит на аэроплане, лезет на скалу, охотится на льва, - такой виделась ему свободная, достойная жизнь.