Новая Земля

Нашел в одном малосемейном общежитии Николая Дунаева. Уже был вечер, его жена и ребенок спали. Он уложил Василия на раскладушку, но тому отчего-то не спалось, было тоскливо и как-то боязно. Он ясно, остро почувствовал, что вошел в новую, большую и какую-то неуютную жизнь.

Уснуть ночью и утром Василию так и не удалось - было одиноко в сердце, как никогда еще.

7

Дунаев помог Василию устроиться в бригаду монтажников-верхолазов подсобным рабочим; бригада монтировала вторую очередь уже действующего ремонтно-технического центра.

Было раннее утро; за металлическим столом в бытовке сидели звеньевой Левчук, мужчина лет пятидесяти, и бригадир Дунаев. Они спорили, указывая пальцами в мятый чертеж. Рядом переодевались монтажники, гремели цепями и карабинами предохранительных поясов, скрипели грязными, в голубовато-серой глине, сапогами, шуршали грубой брезентовой робой. Четверо играли в домино, подшучивая друг над другом, с размаху припечатывали костяшки на стол. Пахло потом. Плавал над головами сизоватый папиросный дым. Дунаев горячился, нервничал, говорил громко, водил толстыми мозолистыми пальцами по густой рыжеватой бороде. Левчук был спокоен, отвечал своим мягким южным голосом:

– Слушай, Микола, к какому бису, кажи, сейчас монтировать кровельные панели? Ведь потом сто потов с себя и людей сгонишь, чтобы гусеничным краном смонтировать кресты и усе другое. Подождем панели из Киренска, они скоро будут на месте.

– Не надо ждать.

– Надо.

– Не надо!

– Надо!

– Эх, упрямый ты хохол!

– Микола, сделаем так: пусть усе решают, як быть. Старший прораб, кажись, не против, но монтировать не ему, а нам. Он - пан, ему нужен план, а нам нормально робить.

– И хороший заработок, - сказал Дунаев.
– Прежде чем ответите, мужики, вот что скажу: если не смонтируем в этом месяцы панели - не заработаем хорошо. До конца июля осталось девять дней. Вряд ли в ближайшее время придут конструкциииз Киренска. Надеяться не начто. Надо пахать, делать деньгу. Согласны?

– Согласные, - махнул рукой монтажник Родин, крепкий, горбоносый мужчина. Все молча согласились.

Левчук нахмурился и вышел из бытовки, хлопнув дверью.

Панелей было много - работали с утра и допоздна, с редкими перекурами и коротким обедом. Дунаев изредка отправлял Окладникова работать наверх, хотя тот не был монтажником.

– Я тебе, земляк, оплачу как монтажнику, а они раза в три больше разнорабочих получают, - сказал бригадир.
– Привыкай к большим деньгам - в них сила. Они, родные, - фундамент жизни, - подмигнул он.

Василий благодарно улыбнулся ему.

– После армии, Вася, попашешь на Севере лет семь и - с капиталом отчалишь на материк. Надо жить крепко, безбедно. Ты парень, неглупый, быстро поймешь, в чем соль жизни.

– Мне и теперь понятно, Коля.

– Молодец.
– Дунаев прикурил, помолчал, всматриваясь в белесое небо. На других посмотришь, Василий,- живут, гады, поторговывают на рынке, дома имеют, машины, ковры, а мы что, лысые?
– неестественно засмеялся он.
– Мы тоже хотим пожить вольно и широко. Воровать не умею, пусть другие занимаются этим промыслом, все, что мне надо, заработаю честно. Года через два куплю на материке, где-нибудь на юге, дом - хороший, большой. Там дома с садами. Потихоньку развернусь... Правильно сделал, земляк, что в Полярный приехал. Если не запьешь, крепко будешь жить, - Север поможет.

"Семя было заронено в меня, - нелегко думается Василию Окладникову, вспоминающему Север, Николая Дунаева, - и оно сразу же пошло в рост".

8

Август выдался в Полярном Круге по южному жарким. К середине месяца не выпало ни капли дождя. Густая иссера-голубая карьерная пыль толстой кожей лежала на всем поселке, - машины поднимали столько пыли, что люди выходили из нее голубовато-седыми, чихая, кашляя и ругаясь. Солнце палило. Люди были напряжены и раздражены, и ждали - вот-вот выкатится из-за сопок черная большая туча и разразится гроза, хлынет на истомленную зноем землю резкий холодный дождь.

Бригада Дунаева смонтировала часть конструкций не так, как требовалось, с нарушением последовательности. Получили за работу хорошую зарплату, но теперь, как и предсказывал Левчук, монтировать было очень трудно и даже опасно.

Левчук был зол и угрюм, на его красном широком лице блестели крупные капли пота, ноздри нервно шевелились, когда он насмешливо сердито смотрел на ехавший по неровной дороге гусеничный кран, который нужно было загнать в цех, чтобы монтировать конструкции, с запозданием полученные из Киренска. Бригада понимала, что удобнее, несомненно, было бы монтировать башенным краном, который, как жираф, возвышался на рельсах рядом с недостроенным цехом. Но теперь, когда уже установлены панели кровли и большинство конструкций верхнего пояса, его невозможно было использовать в деле, пришлось пригнать гусеничный кран. Его ржавые гусеницы страшно скрипели, взвизгивали, в моторе трещало и скрежетало. Вздрогнув и наклонившись стрелой вперед, он замер внутри цеха. Из маленькой, промасленной кабины выпрыгнул пожилой, с веселыми глазами мужичок и крикнул Левчуку:

– Здорово живешь!

Левчук молча, с неудовольствиеммахнул головой. Крановщик не обиделся, а весело подмигнул электрику, полному, неповоротливому мужчине, принялся помогать ему подключать к сети кран. Через полчасавсебылоготово, иДунаев, Левчук и Окладников принялись монтировать площадки, переходы и лестницы внутри цеха.

Вырывался из-за сопок жаркий таежный ветер и поднимал к голубому небу облака пыли, которая искрилась и липла к потным лицам монтажников. Левчук работал молча, угрюмо, сосредоточенно, на слова Дунаева отвечал скупым кивком головы. Кран тяжело маневрировал, задевал стрелой за колонны, монорельсы, кресты. Площадка была очень узкой. Через полчаса крановщик уже не улыбался, и его серые, в масле руки дрожали от нервного напряжения, потому что требовалось предельное внимание, точность; чуть ошибешься,и может произойти авария или можно покалечить, убить монтажника. Пот резал сощуренные глаза мужичка, но он боялся оторвать руки от рычагов и обтереть лицо.

– Эх, парни, как было бы ладно с башенным краном!
– крикнул он.

Стрела несколько раз задела колонны - цех устрашающе гудел, сотрясался. Крановщик закричал:

– Экие вы, мужики, бестолочи! Разве, в рот вам репу, свой дом стали бы с крыши строить?

Левчук присел в тень.

– Потихоньку, Михаил, можно бы...
– сказал Дунаев, присаживаясь на корточки рядом с Левчуком и прикуривая.

Молчали, покуривая и поглядывая в яркую синюю даль, в которой покачивались белые облака. От раскаленной земли поднимался густой жар.

– Помню, мужики, - сказал Левчук, прикуривая вторую папиросу, - как батяня научил меня работать. Он плотником был, добрым мастером. Хаты, бани, клети, конюшни - усе строил, що ни попросют. Однажды с артелью рубил баню. Мне тогда лет восемнадцать было - хлопец, одним словом. Уже по дивчинам бегал. Бате я лет с семи помогал, сперва по мелочам, а потом был на равных со всеми. Так вот, робили мы баньку. Ладная получалась - бревнышки гладкие, ровные, круглые. Поручил мне батя потолок. Стругал я доски, бруски прибивал. К вечеру почти усе готово было, а тут хлопцы идут: "Айда, Миха, к девчинам" Загорелось у меня, но надо было еще пару досок обстругать и пришить. Давай як угорелый - раз-два, раз-два, рубанком туды-сюды. Готово! Пойдет! Кое-где занозины торчали, однако думаю: не заметит батя. Побросал инструменты и вдул що было духу за хлопцами. Поздно вечером заявляюсь домой - сидит батя за столом, сгорбатился, сурово глядит на меня. "Ты чого же, кобелина, батьку позоришь? Ты людям делал? Так и делай по-людски". И як со всей силы ожарит меня бичом, - я аж зубами заскрежетал. А он - еще, еще, еще. Я кричу, а он жарит, жарит и приговаривает: "Людям, кобелина, делал? Так и делай по-людски". Вот он яким был. Мог и делать и спросить.

– Я тебя понимаю, Михаил, - сказал Дунаев.
– Да, я хотел сорвать деньгу, потому что не был уверен - что же будет завтра, послезавтра. Живем одним днем. Подвернулось - срываем, а потом хоть трава не расти. Будь я тут хозяином - не допустил бы такого.

– Деньги, эти проклятые деньги, - вздохнул Левчук.
– Сколько из-за них мы совершаем глупостей, сколько они приносят людям бед... Эх!

"Врешь, Левчук, - сердито думал Василий, не решаясь вступить в разговор взрослых товарищей.
– В душе, чую, ты любишь деньги; и я люблю, и все любят их. Я сделаю все возможное, чтобы вырваться из бедности. Я буду камни грызть, но стану богатым, зажиточным. Я не повторю путь матери, отца или сестры. Я достигну таких высот - что о-го-го!"