Новая жизнь

— Ваше право проверить меня, я ничего не скрываю.

Парфенов глянул на доктора через зеркало заднего вида, пронзительно и долго. Слишком долго. Потом кивнул.

— Слушай, доктор, ты, вроде, нормальный, как я погляжу, толковый, не переживай ты за их брехню. Делай своё дело на совесть — больных лечи, больницу держи. Остальное — тьфу, не важно. Я Субботиных этих в узде держать умею, а жандармы… — он понизил голос, — они за другими побегут. За эсерами, что в трактире палили. Ты только не путайся с кем не стоит путаться, понял? Чтобы и тебя ненароком не посекло.

Артём кивнул, даже улыбнулся, но внутри всё сжалось.

Автомобиль притормозил у больницы. Раненых перенесли внутрь. Артем предложил зайти и Парфенову, чтобы осмотреть его, но тот отмахнулся.

— Спасай их, — бросил он, резко и холодно. — Чарушин мне нужен живым. И готовь доклад о пожаре. Жандармы скоро будут. Я их дождусь. Будем нечисть искать.

С этими словами он сел в автомобиль и уехал.

Артём велел солдатам нести раненых в смотровую, где Аглая, побледневшая, но собранная, уже кипятила инструменты. Кондрат и Лапиков помогли перенести Чарушина на стол, а Кругликова усадили на лавку.

— Сильно же его… — шепнула Аглая, кивая на Чарушина. И спросила: — Выживет?

Артем не ответил.

Начал он с Кругликова: рана в ноге была сквозной, пуля прошла чисто, не задев кость. Доктор промыл её йодистым калием, наложил повязку, туго затянув бинт, пока староста, скрипя зубами, не выругался.

— Терпи, Пахомыч, — сказал Артём. — Ходить будешь, но пока лежи. Аглая, дай ему воды.

Кругликов кивнул, его рыжая борода качнулась, и он, морщась, откинулся на лавку. Артём повернулся к Чарушину, лежащему на столе. Рана в живот — тёмное пятно под рёбрами — сочилась кровью, и пульс, который Артём проверил, был слабым, неровным. Пуля, судя по всему, застряла внутри, и без операции внутреннее кровотечение убьёт его за час. С этим придется повозиться.

— Аглая, готовь всё для операции, — приказал Артём. — Скальпель, зажимы, иглы, нитки. Эфир накапай, но мало — у него и так давление низкое. Воду кипяти, бинты сюда. И свечей побольше, лампа не тянет.

Аглая кивнула, её коса качнулась, и она метнулась к шкафу, звеня инструментами. Артём закатал рукава и надел фартук. Он промыл руки спиртом, чувствуя, как холод жжёт кожу, натянул перчатки. Подошёл к Чарушину.

Аглая поднесла тряпку с эфиром к лицу земского, тот дёрнулся, но затих, дыхание стало ровнее. Артём взял скальпель. Отметил, как предательски дрожат пальцы. Это из-за слов Парфенова.

— Начнем, — буркнул доктор.

И сделал первый надрез под рёбрами. Кровь хлынула, и Аглая, закусив губу, тут же подала тампон.

— Держи, — бросил доктор. — Промокай, не давай заливать.

Аглая, бледная, но собранная, кивнула. Артём расширил рану, зажимами отведя ткани. Пуля, чёрная и деформированная, застряла в кишечнике, повредив стенку — кровь текла, смешиваясь с содержимым кишки. Черт, какое же неудачное ранение!

Артем работал молча, зашивая разрыв, но мысли, как мухи, лезли в голову. Перед глазами то и дело возникали Парфенов, говорящий о том, что переловит всех, Анна, потрясенно бормочущая: «Думала, шутка». Потом замельтешил Заварский… Все они кружились, мешая сосредоточиться. Он вспомнил, как Анна едва не упала, узнав о стрельбе, и её мольбу: «Не выдавай». А если Парфенов прав? Если она знала больше? Если жандармы уже идут за ней?

Вдруг захрипел Чарушин, его грудь судорожно дёрнулась, а пульс, который Аглая проверяла, почти пропал. Аглая ахнула, её глаза округлились.

— Иван Палыч, он… он не дышит почти! — прошептала она.

Артём замер, скальпель в его руке дрогнул. Кровь заливала рану. Артем ругнулся, чуть не потеряв нить и едва не пропустив разрыв в артерии.

«Соберись, чёрт возьми, — мысленно рявкнул он на себя. — Ты доктор, не революционер. Спасай его, потом разберёшься с остальным!»

Он сделал глубокий вдох. Сосредоточился. Быстро нашёл артерию, зажал её, наложил шов, аккуратный и точный. Пуля, наконец, была извлечена — доктор бросил её в миску, звякнувшую, как колокол. Аглая подала нитки, и Артём, стиснув зубы, зашил кишечник, слой за слоем, проверяя, не пропустил ли кровотечение. Чарушин снова задышал, слабо, но ровно, и пульс, хоть и слабый, но стал прощупываться.

Аглая вытерла пот со лба, её руки дрожали, но она не отводила глаз.

— Жив… — облегченно прошептала она.

Артём кивнул. Он закончил швы, промыл рану спиртом и наложил повязку, туго затянув бинт. Чарушин был стабилен, но слаб — ближайшие часы решат всё. Нужно следить. Нужно быть рядом.

Артём отшагнул от стола, его руки, липкие от крови, дрожали. Он посмотрел на Аглаю, чьи глаза блестели от напряжения, и выдавил:

— Молодец. Без тебя бы не справился.

Она слабо улыбнулась, бледная как привидение.

* * *

Глубокая ночь окутала Зарное, и тьма, густая, как дёготь, приглушала даже скрип сосен. Больница, свежезалатанная после пожара, стояла тихо, лишь керосиновая лампа в горнице горела, отбрасывая дрожащий свет на стены, пахнущие смолой. Артём сидел за столом, его глаза, покрасневшие от усталости, скользили по журналу приёма. Идти домой он не хотел, да и не мог — в больнице есть тяжело раненные. Нужно глаз да глаз за ними. Особенно за Чарушиным. Состояние его стабилизировалось, но расслабляться было рано. Все-таки рана в живот.

Скрип колёс повозки потревожил ночь. Артём встрепенулся. Во двор въехала телега, и из неё, тяжело ступая, выбрался… Гробовский.

— Твою мать! — выругался Артем, выглядывая в окно. — Его еще не хватало.

Фигура сотрудника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в шинели с поднятым воротником проскользнула во двор. Гробовский шагнул к крыльцу, тростью постучал в дверь. Артём открыл.

— Алексей Николаевич, ночь на дворе. Что привело вас сюда? — трудно было держать спокойный тон.

— А то ты сам не знаешь! — ехидно ответил он и вошёл не спрашивая внутрь, занося с собой запах табака и сырой земли.

Гость снял фуражку, бросил её на лавку и встал у стола, глядя на Артёма, как ястреб на добычу. Лампа бросала тени на его лицо, делая его ещё суровее.

— Петров, — начал он, его голос был низким, с металлическим звоном, — не юли. Я прямо спрошу. Знаю, с кем ты якшаешься. Эсеры, учительница Мирская, её сборища — это все из одно котла. Стрельба в трактире — тоже их рук дело, в этом нет сомнений. И ты, доктор, в этом сейчас по уши. Генерал-губернатора едва не прикончили! Не теми людьми шушукаешься, Иван Павлович, не с теми. Я ведь тебе говорил. А ты… Признавайся, пока добром прошу.

Артём выпрямился, его глаза сузились, и он шагнул ближе, не отводя взгляда.

— Алексей Николаевич, не понимаю о чем вы…

— Все ты прекрасно понимаешь! — рявкнул тот.

«Вон он как, — удивился Артем. — В лобовую атаку решил пойти. Видать его начальство прижало, требует немедленных результатов. Еще бы — дело то какое громкое! Не в сапожника стреляли, а в самого генерал-губернатора!».

— Если у вас есть ко мне какие-то обвинения — предоставьте доказательства, — холодно сказал Артем. — Где улики? Письма? Револьверы? Или только сплетни Субботина, который за морфий мне глотку готов перегрызть? А может, вы сами улики найдете там, где их нет? Слышал, у Анны Львовны обыск был, незаконный. Полки перешарили, книги раскидали. Уж не ваших ли рук дело?