Новик

Тут раздался стук, и после разрешения вошёл Сергей Николаевич, по лицу, здорово уставший, вообще, не зря на флоте должность старшего офицера, называют, даже не "собачьей", прямо "собака". Надо его в отпуск на месяц не меньше в Питер отправить до войны, иначе сломается, нельзя без передыха в таком напряжении. Но тут же из глубины заворчало глухое недовольство, что тогда мы будем на корабле дневать и ночевать вместо него и Машеньку только во сне будем видеть… Цыц! Рявкнули мы с Николаем почти одновременно, что невольно рассмеялись вслух, отчего озабоченный Артеньев сильно вздрогнул.

— Сергей Николаевич! Дорогой вы мой! Присядьте, я вам песню спою пока. — Пока он усаживался, а ласкушка Дуся пристраивала ему на колени свою тяжёлую голову подталкивая носом "Эй! Гладь, давай!", я перебрала ещё несколько тактов и запела только, что всплывшую в памяти песню. Под сегодняшний вечер наверно можно было и "Если у вас нету тёти…" спеть, но боюсь, что такой фривольной трактовки Артеньев бы не понял. Другие они здесь, в чём-то до невозможного прямые, честные до звона, совестливые и принципиальные, как пятилетние дети. Нет, есть среди них и скоты, и держиморды, и крестьянское "сиди тихо, что увидел — тащи, Бог не выдаст, свинья не съест, а польза останется" тоже никто не отменял. Тем временем Сергей Николаевич словно встряхнулся:

— М-м-да! Программная песня… — немного помолчав, продолжил: — Но не для песни я пришёл…

— Да, всё я понимаю, и прощения у Вас прошу, что не предупредил и не говорил ничего!

— Николай Оттович! Ну, правда, хоть намекнули заранее! Не будь у нас такая золотая команда, ведь до бунта бы довели!

— А, что? Правда, золотая?!

— Знаете, хочу поздравить! Посмотрел сегодня, получилась команда! Калмыкова убрали, ещё один два с гнильцой, а так… Можно с ними хоть в бой, хоть на праздник, как говорят.

— Тогда, примите мои поздравления! Команда — это ваша вотчина и заслуга, как старшего офицера, надо ещё раз походатайствовать, а то, не чешутся у наместника…

— В каком смысле "ещё раз", Николай Оттович?

— Да, знаете, подавал я уже на награждения по итогам перехода, но видать задвинули под сукно. А мне это не нужно. Каждая собака от Сингапура до Камчатки должна знать, что "Новик" самый-самый, а экипаж у него геройский! Так, что буду додавливать, уж вам орден вытребую. Ну, ладно, считайте, это моим зароком. А вам Сергей Николаевич надо бы в отпуск съездить, проветриться, как вы, не желаете в Петербург прокатиться по Великому Сибирскому пути?!

— Не отказался бы, всего полгода, а словно лет десять прошло, как мы из России вышли.

— Вот вы, здесь, Сергей Николаевич делаете одну из самых пагубных для России ошибок!

— В чём, же?! Помилуйте!

— Вы только, что сказали, что мы вышли из России, а пришли, следует из фразы мы в куда-то непонятно куда, но не в Россию! А это порочное и вредное суждение! Запомните это!

— Так, Николай Оттович! Все же так говорят…

— Говорят и чувствуют так же, что и недопустимо, потому, что здесь та же самая наша Россия! Не кончается Русь берегом Волги. И если бы Аляску не за понюшку американцам бы не профукали, то и там была бы Россия, как и в Калифорнии и на Гаваях, где сейчас янки пляшут от радости, как нас дураков надули, ведь тоже начиналось с того, что считали, что это не Россия и нам не нужно, что чужое, а слышали наверно, что на Аляске этой золота сейчас моют больше, чем по всему миру…

— Простите, действительно, не задумываясь повторял, постараюсь больше такого не допускать!

— Эх, Сергей Николаевич! Да, полно, об этом потом поговорим. Заболтал я Вас! Вы же про команду пришли поговорить…

— Докладываю, с господами офицерами обсудили, они денег брать не хотят, но и не брать нельзя, тоже понимают. А матросам деньги семьям отправить, просто даже не описать, как важно! Порешили, что таких крыс, которые к Вам за долговыми расписками придут у нас на борту нет!

— Сергей Николаевич! Почему же крыс, сразу? Это их законные деньги, которыми я, взял грех на душу, без их ведома сам распорядился! А дальше что решили?

— Сейчас отправил всех по заведованиям. Приказал эмоции спрятать и матросов от них удерживать. В кают-компании остались доктор и батюшка, оба кипят, с вами ругаться хотят! — усмехается, при этом.

— Вот, что сделаем, хотят ругаться, пусть подойдут, негоже не дать людям сказать, что думают. А вы как хотите, можете с нами побыть…

— Добро. Пойду, позову, а то батюшка уже хотел проповедь против призывов ваших в утробу Мамоны злокозненного души моряков бросить устроить!

— Вот даже как? Зовите их, оправдываться буду… — Засмеялся Николай.

Пришли всклокоченный Георгий Самуилович и Отец Пафнутий. Батюшка попенял отечески, что искушать команду златом начал и на путь в лапы Мамоне пытался души православные своротить. А менее сдержанный и более эмоциональный доктор начал рассуждать, что недопустимо так жестоко провоцировать людей, что слаб человек, и надо об этом помнить!

Пришлось объясняться, что не провокация была целью, а подготовка, к испытаниям военным. Напомнил им про "Огонь. Воду и медные трубы". А у нас на носу война, где огня и воды всем хватит, а вот медные трубы и искушение златом порой гораздо труднее, чем геройски живот положить во славу Отечества. Так, что если с честью из сегодняшней передряги выйдем, то команду закалим так, что с ними не страшно в любую битву идти будет! И тут, когда обмолвился, что этот трофей, по моим расчётам у нас далеко не последний, доктор ещё не сообразил, а батюшка, молодец, сразу стойку сделал:

— Господин капитан! Правильно ли я понял Вас, что вы с японцев тоже хотите трофеи брать и за них деньги давать будут?

— М-м-м… Отец Пафнутий! Именно это и сказал, и думаю, что так и будет. А что Вас не устраивает? Это и в призовом праве прописано!

— Николай Оттович! Ведь грех это!

— В чём же! Батюшка.

— На крови нажива… Не дОлжно так. А если даже закон такой есть, то бесовский он, по сути своей, Мамоной в уши наущенный!

— Так и что тогда можете предложить?! — Николай вёл беседу спокойно, а вот я взволновалась, ведь вот как всё повернулось, и любопытно стало, просто страсть!

— Если закон такой есть, то пусть и судит суд, как ему предписано, а пастве моей, предлагаю не из сумм деньги предлагать, а наградить, как в традиции было, червонцем каждого, и кто хочет пусть как медаль носит, откуда на Руси медали и появились когда-то. А деньги, которые присудят за трофеи, пусть на вспомоществование пойдут, убогим или на нужды военные, и пример в том воспитательный другим будет. — А силён батюшка, а я его всё за попика недалёкого держала! Каяться пора.

— Отец Пафнутий! Хороший вы вопрос подняли! Спасибо Вам! Только давайте мы сейчас ничего решать не станем. Как говорят "не делите шкуру неубитого медведя", и мы не будем. А вот, когда случай выпадет, так это уже ваша работа будет! А пока, я вас прошу, и Вас, Георгий Самуилович, эти деньги пусть все получат, и каждый пусть сам решает, что ему делать, не давите и не подталкивайте никого! Тем более, что деньги семьям нужны, нет у нас на борту богатых! Я вас прошу!…

Дальше всё прошло как-то тишком, Сергей Николаевич не хотел брать расписку за триста фунтов, пришлось даже голос повышать. Пять выборных сходили на берег, казначей деньги всем выдал и, словно, и не было вопроса. Пока в сентябре не грянул скандал. Сергей Николаевич в разговоре тогда больше всего опасался самой большой и самой крестьянской части команды, ведь почти половину экипажа составляют кочегары, куда набирают здоровых и редко грамотных из деревень, к работе тяжёлой привычных. Да и в кочегарке Мольмер нашел на переходе какие-то статьи из газетки социалистов, по поводу чего долго ходил и плевался, кругля свои и без того круглые глаза. Но взорвалось у канониров. Тремлер бледный и вибрирует от злости. Левицкий подчёркнуто сух и официален, остальные офицеры тоже не в своей тарелке. Артеньев ситуацию разбирает, нам пока не докладывают. Выяснилось, что боцманмат Мальков из левого кормового расчёта собрался идти к нам, за обещанной долговой распиской, но ему не дали и результаты "убеждения" написаны на его лице двумя потерянными передними зубами и синяком во всю левую половину лица. Когда мы узнали, то категорически запретили самосуд, более того, оказалось, что он был в абордажной команде, и ему выпали семь долей, что уже вылилось в почти семь с половиной сотен рублей, которые он родным в деревню переслал. В общем, сели, с Николаем посчитали, оказалось, что мы должны ему две тысячи четыреста с лишним рублей, чтобы не вошкаться с копейками, написали мы Малькову Василию по всем правилам расписку на две тысячи четыреста пятьдесят рублей и перед строем вручили, с приказом данного унтера не обижать, препятствий службе не чинить, если ещё кто надумал, то мы от своих слов не отказывались. Вообще, даже для денежного довольствия капитана крейсера со всеми дополнительными выплатами, сумма астрономическая, но что уж, полный фатализма чесал репу Николай, "не были богатыми, так и привыкать не след", как говаривала моя любимая бабушка. Вечером попросился на чай Сергей Николаевич. Задал вопрос: