Новые мелодии печальных оркестров (сборник)

– Я могу уйти, – прошептала Луэлла самой себе. – Жизнь вернула мне свободу в обмен на то, что у меня забрала.

Но только медлить не следует, иначе жизнь снова свяжет ее по рукам и ногам и заставит страдать. Она вызвала носильщика, который обслуживал жильцов дома, и попросила его принести из кладовой ее чемодан. Потом стала вынимать вещи из комода и гардеробного шкафа, стараясь припомнить те, которые принадлежали ей до брака. Ей попались даже два старых платья, входивших в ее приданое, уже немодных и узковатых в талии, и она бросила их в чемодан вместе с прочими. Новая жизнь. Чарльз выздоровел, сына, которого она боготворила и который ей немного докучал, больше нет.

Упаковав чемодан, Луэлла по привычке отправилась в кухню распорядиться насчет обеда. Поговорила с кухаркой про особые блюда для Чарльза и предупредила, что сама обедает вне дома. На миг ее взгляд прилип к миниатюрной кастрюльке, где готовили еду для Чака, и она застыла на месте. Она заглянула в ледник и убедилась, что внутри чисто прибрано. Потом отправилась к Чарльзу. Он опирался на подушки, и сиделка читала ему книгу. Голова у него сделалась почти сплошь белой, серебристо-белой, темные глаза на тонком молодом лице казались огромными.

– Сын болеет? – спросил Чарльз самым обычным голосом.

Луэлла кивнула.

Он помедлил, прикрыл глаза. Потом спросил:

– Он умер?

– Да.

Долгое время Чарльз молчал. Сиделка подошла и положила ладонь ему на лоб. Из его глаз выкатились две большие холодные слезы.

– Я так и знал.

После новой долгой паузы заговорила сиделка:

– Доктор сказал, сегодня, пока еще не зашло солнце, можно повезти его на прогулку. Он нуждается в перемене обстановки.

– Да.

– Я подумала… – Сиделка заколебалась. – Я подумала, миссис Хемпл, вам обоим пошло бы на пользу, если это сделаете вы, а не я.

Луэлла поспешно помотала головой.

– О нет, – сказала она, – сегодня я не в состоянии.

Сиделка смерила ее странным взглядом. Внезапно Луэлле стало жалко Чарльза, она склонилась и ласково поцеловала его в щеку. Потом молча вернулась к себе, надела пальто и шляпу и с чемоданом в руке направилась к парадной двери.

В прихожей Луэлле тут же бросилась в глаза тень. Если миновать ее – будешь свободна. Обойти ее справа или слева или велеть ей убраться с дороги. Но тень упрямо отказывалась сдвинуться с места, и Луэлла, тихонько вскрикнув, опустилась на стул.

– Я думала, вы ушли, – со слезами в голосе сказала она. – Я ведь просила вас уйти.

– Скоро уйду, – отозвался доктор Мун, – но я не хочу, чтобы вы повторили прежнюю ошибку.

– Никакой ошибки я не совершаю – я оставляю позади свои прежние ошибки.

– Вы хотите оставить позади самое себя, но это невозможно. Чем больше вы стараетесь убежать от себя, тем вернее остаетесь собой.

– Но мне необходимо уйти, – яростно возразила она. – Это дом смерти и краха!

– Краха еще не было. Вы только начали.

Луэлла встала.

– Дайте мне пройти.

– Нет.

И тут она сдалась, как бывало каждый раз при их разговорах. Она закрыла лицо руками и заплакала.

– Отправляйтесь обратно и скажите сиделке, что сами повезете мужа на прогулку.

– Не могу.

– Можете.

И снова, посмотрев на доктора Муна, Луэлла поняла, что подчинится. Сознавая, что дух ее сломлен, она подхватила чемодан и направилась обратно.

V

Отчего доктор Мун заимел над ней такую удивительную власть, Луэлла не понимала. Но с течением времени она обнаруживала, что исполняет многие обязанности, прежде бывшие ей ненавистными. Она осталась в доме с Чарльзом, а когда он окончательно поправился, бывала с ним на званых обедах и в театре, но только если он сам выражал такое желание. Кухню она посещала каждый день, с неохотой, но присматривала за домашним хозяйством – сперва из страха, что все вновь пойдет кувырком, а потом по привычке. Причем ее не оставляло чувство, что ее поведение как-то связано с доктором Муном: он словно бы постоянно рассказывал ей что-то важное о жизни или почти рассказывал, но что-то и таил, боясь, что она узнает.

Когда возобновилось их нормальное существование, Чарльз, как заметила Луэлла, сделался не таким нервным. Он расстался с привычкой тереть лицо, и если мир не дарил Луэлле столько радости и счастья, как прежде, на нее нисходило иной раз спокойствие, какого она никогда раньше не испытывала.

И вот в один прекрасный день доктор Мун сказал ей, что уходит.

– Как так, навсегда? – испугалась Луэлла.

– Навсегда.

Был странный миг, когда она не знала, радуется или сожалеет.

– Я вам больше не нужен, – заявил он спокойно. – Вы сами не понимаете, но вы выросли.

Он подошел, сел рядом на диван, взял ее руку.

Луэлла молчала и настороженно слушала.

– Мы договариваемся с детьми о том, что им можно сидеть и наблюдать, но в действии не участвовать. Но если они уже выросли, однако продолжают наблюдать, значит, кто-то должен работать вдвойне, еще и за них, чтобы они могли наслаждаться роскошью и блеском этого мира.

– Но мне хочется роскоши и блеска, – возразила Луэлла. – Это все, что есть хорошего в жизни. Нет ничего порочного в желании, чтобы жизнь не стояла на месте.

– Она и так может не стоять на месте.

– Как?

– Это зависит от вас.

Луэлла удивленно раскрыла глаза.

– Настал ваш черед сделаться средоточием, давать окружающим то, что вы до сих пор только получали. Младшим давать надежность, мужу – покой, старшим – некоторое милосердие. Нужно, чтобы люди, которые на вас работают, могли в вас верить. Нужно не порождать неприятности, а улаживать их, быть терпеливей, чем средний человек, и делать не меньше, чем приходится на твою долю, а чуточку больше. Роскошь и блеск этого мира в ваших руках.

Внезапно доктор Мун оборвал себя.

– Встаньте, – сказал он, – подойдите к зеркалу и скажите, что вы видите.

Луэлла послушно встала и подошла к венецианскому трюмо – покупке, сделанной в медовый месяц.

– Вижу несколько новых складок. – Она потрогала пальцами переносицу. – И тени в уголках… это, наверное, морщинки.

– Это вас огорчает?

Она быстро обернулась:

– Нет.

– Понимаете, что Чака больше нет? Что вы его больше никогда не увидите?