Новые приключения в Стране Литературных Героев

Гена. Да уж! Совсем другое дело!

Профессор. Еще бы! Да и власти в поэме изображены совсем не так сладко, как у Булгарина. Сам царь Александр и тот представлен растерянным и бессильным...

Значительное лицо(прислушавшись к ним, Хлестакову). Что за люди?

Хлестаков. Где-с? Эти? Не могу знать, ваше превосхо­дительство!

Лицо. Ну так узнаем... Милостивый государь!

Профессор. Простите, вы меня?

Лицо. Да-с! Вас! Моего слуха коснулись ваши возмути­тельные речи. Как смеете вы клеветать на добродетельное петербургское население, обвиняя оное в бесчувствии холодном, тогда как оно, все как есть, охвачено одним благонамеренным порывом?

Хлестаков. Именно так, ваше превосходительство! Охвачено! Мой, ваше превосходительство, крепостной человек Осип, уж на что, можно сказать, простой мужик, а и он охва­чен!

Гена. У-у, подхалим! Небось перед городничим не так рас­пинался!

Лицо. Кто внушил вам эти мысли, милостивый государь? И кто облек клевету в какие-то ничтожные, пасквильные стишки?

Гена. Ничтожные? Ничего себе! Это «Медный всадник» ничтожный?

Лицо. Что за «Всадник»? Хлестаков, ты не знаешь?

Хлестаков. Никак нет, ваше превосходительство! Впер­вые слышу!

Гена. Ну и ну! Может, вы вообще про Пушкина не слы­хали?

Лицо. Отчего же? Он в юности, помнится, премилые стишки сочинял. Леда... Дорида... Киприда... «Спеши любить, о Лила, и снова изменяй!..» Этакий был шалун, хе-хе... Помнишь, Хлестаков?

Хлестаков (обрадовавшись случаю и похвастаться и подольститься к начальству). Как же-с, ваше превосходительство! Я ведь и с Пушкиным на дружеской ноге! Бывало, скажешь ему: «Ну что, брат Пушкин?..»

Лицо(строго). Не завирайся, братец! Как это на друже­ской ноге? Чиновник моего департамента – и в дружбе со смуть­яном, коему государем Александром Павловичем повелено нахо­диться в ссылке безотлучно?

Хлестаков (испугался). Что вы, ваше превосходитель­ство? Напротив! Совсем напротив! Я говорю, бывало, скажешь ему этак... сурово: «Ну?! Что, брат Пушкин?! А?! Смотри, брат! У меня – ни-ни! У меня – ухо востро!»

Гена. Вот врун, а? Да еще и неграмотный! Про пушкин­ского «Медного всадника» не слыхал!

Профессор. Что врун и невежда – спору нет. А вот что касается «Медного всадника», то, знаешь, Гена, это ведь я промахнулся. Да, да! Все эта проклятая профессорская рас­сеянность. У нас сейчас какой год?

Гена. Ясно, какой: 1989-й!

Профессор. Да нет! Сейчас, здесь, в этом Петербурге?

Гена. А-а... Здесь этот... 1824-й!

Профессор. То-то и оно! А ведь «Медный всадник» будет написан только через девять лет. Да его еще и не напеча­тают: новый царь не допустит. Так откуда же им знать эту поэму?

Гена. Да... Это вы действительно промахнулись. Что ж делать?

Профессор. Выходить из положения. Ничего! Я думаю, ты сумеешь их просветить. А если что забудешь, вот томик Пушкина. Я, как знал, прихватил его с собою.

Гена. Вот еще! Очень мне нужно их просвещать.

Профессор. Да пойми, ведь не ради них! Ради нас и наших слушателей. Мы же сами завели речь о том, как могли современники воспринимать пушкинскую фантазию, вот ты и спроси у них об этом.

Гена. Ну, ладно, так уж и быть... Послушайте! Вот вы сказали, что не знаете поэму «Медный всадник»...

Лицо. Не знаем и знать не хотим!

Гена. И зря! Там много здорово интересного. Там такая выдумка, что...

Лицо(ядовито). Выдумку мы уж приметили. Только сию выдумку следовало бы почесть беспримерною клеветою, а ее автора – клеветником!

Гена. Сами вы... (Но сдержался.) Ладно. Не об этом речь. Я про другую выдумку говорю – про фантазию. Там, в поэме, ее герой – его Евгением зовут – как раз в это ваше наводнение угодил...

Лицо. Вот невидаль! Да в него тысячи угодили! Что ж тут за фантазия?

Гена. Нет, вы дослушайте! Этот самый Евгений не как другие угодил. Другие там на лодках спасаются, на досках, а он... Погодите, я сейчас прочту... Вот!

«Тогда, на площади Петровой, Где дом в углу вознесся новый, Где над возвышенным крыльцом С подъятой лапой, как живые, Стоят два льва сторожевые, На звере мраморном верхом, Без шляпы, руки сжав крестом, Сидел недвижный, страшно бледный Евгений. Он страшился, бедный...».

Ну и так далее. Что, плохо придумано? Вокруг волны бушуют, а он льва оседлал!

Хлестаков. Позвольте, позвольте! Как, вы изволили сказать, его имя? Евгений? А по фамилии?

Гена. Не знаю. У Пушкина про это ничего не сказано.

Хлестаков. Так я вам скажу! Ваше превосходительство, это же Яковлев! Наш Яковлев! Столоначальник! Душа человек и самый мой короткий приятель! Он как раз давеча про­гуливался по городу, а когда вода стала прибывать, то для спа­сения жизни взял и залез на одного из львов, которые стоят возле дома их сиятельства князя Лобанова-Ростовского. Это о нем написано! И дом тот же самый! Верьте слову! Мне Яков­лев сам божился!

Лицо. Так-то, юноша. А вы говорите – выдумка! Фанта­зия! Какая ж фантазия, ежели такой пустяк и тот позаимство­ван у натуры? Да и натура-то какова? Тьфу! Мой столоначаль­ник, а ведь он препустейший малый! Я правду говорю, Хлеста­ков?

Хлестаков. Святую правду, ваше превосходительство! Препустейший! Именно – тьфу!

Лицо. Нет, измельчал Пушкин. Выдохся. Воображение уж не так играет, как в юности. «Спеши любить, о Лила...» – это я понимаю. А то вздумал лобановский дом описывать. Да на что мне его описание, когда я на прошлой неделе сам у князя на бале был?.. Фантазия!