Новые приключения в Стране Литературных Героев

Голос ее стремительно удаляется: подруга, вероятно, такая же говорунья, не выдержала собственного вынужденного молчания и сбежала.

Сирано.

Ого, да он к тому ж еще бретер! Язык его, как лезвие, остер. Как славно он разделался со вздором! Нет, право, хват, кто что ни говори... Совсем, как я, вы помните, с актером, С пузатым и бездарным Монфлери...

Гена. Конечно, помню! Вы тогда этого самого Монфлери здорово отщелкали – он аж со сцены убежал от страха... Только, если правду говорить, Булгарин куда похуже вашего Монфлери будет. Вы про него еще не все знаете...

Сирано.

Не знал, скорее, но постиг мгновенно, Едва лишь было сказано: «Измена...»

Гена. А, поняли? Ну да! Этот Булгарин, он такой негодяй! На Пушкина доносы писал, представляете? Его все хорошие люди презирали, только многие все-таки боялись, а Кюхельбе­кер – видали как? И вообще...

Но договорить ему не удается. Раздается быстрый звук при­ближающихся шагов – кажется, по нему одному можно по­нять, что этот человек чем-то насмерть перепуган, – и слы­шится дрожащий голос.

Голос. Господа! Господа! Молю вас о защите! Об убежи­ще! Вы позволите спрятаться в вашей карете?

Сэм. Это вам, сударь, не карета! Карет – сотни тысяч, а наш Почтовый Дилижанс один!.. Да вы-то сами кто будете? И от кого же прятаться надумали?

Голос. Ах, прошу прощения! Я – Похвиснев! Чиновник для особых поручений! А скрыться мне непременно надобно от одного сумасшедшего. От Кюхельбекера. Не слыхали? И слава богу! Вообразите, сей безумец с чего-то взял, будто я распустил об нем в обществе ложный, позорящий его слух...

Сирано.

И это мне известно с давних лет! Кто, как не я, был жертвою клевет?

Похвиснев. Одним словом, этот опасный дикарь дал мне пощечину, к счастию, наедине. Я, как благоразумный че­ловек, смолчал, решил оставить без последствия, а он... он... (Всхлипывает.) Он, вообразите, меня еще и публично побил! Каков? Я и тут прибег было к начальству: дескать, поскольку господин Кюхельбекер подвержен нервным припадкам, то не луч­ше ли это дело представить на рассмотрение гражданского суда? Увы! Пришлось согласиться на дуэль...

Гена. А, так вы от дуэли прячетесь? Хорош!

Похвиснев. Нет! Нет! Дуэль состоялась! Я, по несчас­тию, промахнулся, а он, по счастию, выстрелил в воздух!

Сирано.

Нет, ваш чудак все больше мне по нраву: Он смел, он правду прямо говорит, Он к подлости презрением горит, Но он к тому ж великодушен... Браво!

Сэм. Только я не возьму в толк: чего же вы дрожите, ежели он вас пожалел?

Похвиснев. Я... Видите ли, господа... Я снова имел неосторожность сказать в обществе...

Сэм. Понятно! Ну, нет, сударь, таким мы не защита! А ну, убирайтесь, пока целы, не то я вам сам бока намну! «Одна нога здесь, другая там», – сказала лисица, угодив в капкан!

Похвиснев. Какое жестокосердие! Все против меня! (Исчезает.)

Сирано.

Подлец и трус!.. Но ваш поэт каков! Жаль, не дано мне знать его стихов.

Гена. Ну, это-то как раз дело поправимое. Я сам, правда, наизусть не помню, но Архип Архипыч меня их переписать заставил. Пригодятся, говорит... Вот, например, слушайте:

«Злодеям грозный бич свистит И краску гонит с их ланит, И власть тиранов задрожала...»

Или нет, лучше я вам другие прочту. Те, которые он сочинил, когда про смерть Пушкина узнал...

«Блажен, кто пал, как юноша Ахилл, Прекрасный, мощный, смелый, величавый, В средине поприща побед и славы, Исполненный несокрушимых сил...».

Здорово, правда?

«А я один средь чуждых мне людей Стою в ночи, беспомощный и хилый, Над страшной всех надежд моих могилой, Над мрачным гробом всех моих друзей. В тот гроб бездонный, молнией сраженный, Последний пал родимый мне поэт... И вот опять Лицея день священный, Но уж и Пушкина меж вами нет...».

Сирано (растроганно).

Мой бог! Какое сердце! Что за ум! Как живо в нем святое чувство – дружба!.. Нет, нет, здесь объяснять совсем не нужно, Куда его зовет полет свободных дум! Безумец? Да! Как славный Дон Кихот, Как я, простите мне мою нескромность... И где ж постичь души его огромность Тому, кто мелко мыслит и живет, Кто в пошлости влачит свой жалкий век, Кто сумасшедшим вслух зовет героя?.. Уверен я: поэт и человек, Он должен был за правду стать горою, И, видя, что вокруг царит порок, Он в ножнах шпаги удержать не мог!

Гена. Точно! Так все и было! Кюхельбекер, он еще когда в школе учился, ну, в лицее то есть, все время о свободе мечтал. А когда декабристы на царя восстали – вот именно, как вы ска­зали, за правду, – то и он среди них был. Даже на самой Сенат­ской площади, куда они своих солдат вывели и где царь их расстрелял...

Сирано.

Их? Расстрелял? За правду?.. Черт возьми! Хотел бы я быть с этими людьми!

Гена. Да, это здорово было бы! Только... (Вздохнул.) Нельзя!

Сирано.

Вот как? Вы обижаете меня! Зачем же я тогда рожден солдатом? С кем быть в беде мне, если не с собратом, А он мне больше, чем собрат, – родня! Роднее вы не сыщете вовек На всей земле, как ни вращайте глобус... Да, кстати. А каков был человек, С которого и вылеплен сей образ?

Гена. То есть каким Кюхельбекер на самом деле был? Да вот таким и был, как в книге описан!

Сирано (дружелюбно и чуть снисходительно рассмеяв­шись; так смеется человек, хорошо относящийся к собесед­нику, но несколько сожалеющий о его, собеседника, наив­ности и неосведомленности).

Простите... Здесь пристала бы серьезность, Но, право, вы ударились в курьезность! Читателям всех просвещенных стран Известно: мой творец – Эдмон Ростан. Но уж не знаю, кстати ли, не кстати ль Напомнить вам, что я и сам писатель. Я и творец, и я же персонаж: Два облика в одном – слуга покорный ваш. И двусторонне ведомо мне, как И из какого все печется теста... Поймите, друг мой: тот де Бержерак, Что жил на самом деле, как известно, Был... как сказать... похож и не похож На то, что зрите вы перед собою. Он был нельзя сказать, чтобы пригож, Но уж не так носат. Притом, не скрою, Он не чурался дружества вельмож И ими был, увы, пригрет порою... Короче: он – одно. Другое – я. И в этом участь славная моя!