Новые приключения в Стране Литературных Героев

Гена. Ну, ладно, пускай. Не в самом же Евгении дело, я о нем только так, к слову. А вот то, что за Евгением памятник Петра Первого гонится, это тоже не Пушкин выдумал?

Лицо. Памятник? Гонится? Это что-то новое.

Гена. Ага, заело? Подождите, сейчас я вам прочту... (Листа­ет томик, бормоча про себя.) «Показалось ему, что грозного царя, мгновенно гневом возгоря, лицо тихонько обращалось...». Вот!

«И он по площади пустой Бежит и слышит за собой – Как будто грома грохотанье – Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой...».

Ну? Кто еще такое мог придумать, если не Пушкин?

Лицо. Кто мог придумать, говорите вы?.. Эхе-хе... Право, не следовало бы мне, верному слуге моего государя, рассказывать вам этакое, да уж ладно. Расскажу, дабы окончательно посра­мить вашего кумира, этого ссылочного пиита. Хлестаков, погля­ди, братец, нас никто не слышит?

Хлестаков. Никто, ваше превосходительство!

Лицо. Да сам-то гляди не перенеси часом!

Хлестаков. Что вы, ваше превосходительство! Могу ли я...

Лицо. Можешь, братец, можешь. Одна надежда – побо­ишься, что узнаю, так в бараний рог скручу... Словом, вот. Надо вам знать, господа, что еще в двенадцатом году, когда Буонапарте вздумал пойти на нас войною, государь Александр Павлович полагал за лучшее увезти из Санкт-Петербурга статую Петра Великого – на случай, ежели супостат захватит столицу. И вот тогда-то к князю Голицыну... князь мне это сам говорил... пова­дился ходить некий майор Батурин. Сей майор добился с князем свидания и передал ему, что его, Батурина, преследует один и тот же сон. Он видит себя на площади Сената. Лик Петра... Как там у хваленого вашего пиита сказано про сей лик?

Гена. «...Мгновенно гневом возгоря, лицо тихонько обра­щалось..».

Лицо. Вот-с! Стало быть, зрит этот Батурин, что лик Петра тихонько поворачивается. Всадник съезжает со скалы сво­ей и скачет по улицам к Каменному острову, где обретался тогда государь. Батурин влечется за всадником какой-то чудной силою, бежит и слышит топот меди по мостовой. Ну-с, затем всадник въезжает на двор Каменноостровского дворца, навстречу выходит к нему наш государь, и император Петр будто бы говорит ему... Но тсс! Об этом никому!.. «Молодой человек, – говорит Петр Великий, – до чего довел ты мою Россию?..» Что, юноша? Вы и на сей раз станете уверять нас, будто Пушкин обладает фантазиею? Похитить жалкую выдумку какого-то полубезумного майора! Какое падение!

Хлестаков. Именно так, ваше превосходительство! Ах, какое падение! У меня есть друг, некто Тряпичкин, он по­писывает в журналах, так он даже куплет сочинил:

И Пушкин стал нам скучен! И Пушкин надоел! И стих его не звучен! И гений охладел!

Лицо. Без сомнения, охладел! Что ж за поэзия, ежели она все заимствует из презренной прозы?

Гена. Да как вы можете такое говорить? Это же Пушкин! Это...

Но, к сожалению, ни слов, ни аргументов ему явно не хватает. А Архип Архипович почему-то помалкивает и не торопится на защиту Гены и Пушкина.

Лицо. Любезный, с вами разговор, я полагаю, кончен. Спорить дольше не об чем... Что, Хлестаков? В газетах ничего более нет про наводнение?

Хлестаков. Газеты-с я вам уже имел честь прочитать, ваше превосходительство, а вот, ежели угодно, есть анекдот. Мне его Тряпичкин рассказал за чистую правду. Весьма презабавно-с!

Лицо. Рассказывай, ежели вправду презабавно.

Хлестаков. Изволите ли знать графа Варфоломея Васильича Толстого?

Лицо. Того, что в Большой Морской живет? Как же, зна­ком.

Хлестаков. Так вот, граф имеет привычку вставать очень поздно. Так же встал он и в утро бедственного наводне­ния. Накинув халат, подходит к окну, и первый предмет, бро­сившийся ему в глаза, – шлюпка. А в шлюпке – генерал-губер­натор граф Милорадович... (Значительное лицо смеется.) Граф Толстой, разумеется, кличет камердинера. Тот прибегает, а граф, указывая ему на окно, спрашивает: «Что ты видишь?» Тот, нату­рально, отвечает как есть: «Генерал-губернатор едет на шлюпке». Тут граф перекрестился и говорит: «Ну слава богу, а я уж думал, что с ума сошел».

Лицо(смеется). В самом деле, братец, действительно презабавно!

Гена(мстительно). Подумаешь! И ничего тут нет забавно­го. Вот такую ерунду Пушкин ни за что бы в свою поэму не вставил!

Профессор(наконец подает голос, но, увы, совсем не для того, чтобы поддержать Гену). А знаешь, дружок, ты не прав! Пушкин как раз описал этот случай:

«Со сна идет к окну сенатор И видит – в лодке по Морской Плывет военный губернатор. Сенатор обмер: «Боже мой! Сюда, Ванюша! Стань немножко, Гляди: что видишь ты в окошко?» – «Я вижу-с: в лодке генерал Плывет в ворота мимо будки». – «Ей-богу?» – «Точно-с». – «Кроме шутки?» – «Да так-с!» Сенатор отдохнул И просит чаю: «Слава богу! Ну! Граф наделал мне тревогу. Я думал: я с ума свихнул».

Гена. Не может быть! Это не Пушкин!

Профессор. Представь себе, он.

Лицо. Ну-с, юноша? Что вы там мололи? Выдумка? Пиитическая фантазия? Полет воображения? Даже ваш более опыт­ный сотоварищ, хоть он и заражен опасными идеями, понял, что Пушкин всего лишь жалкий копиист. Его бы ко мне в департамент, копии с бумаг снимать, в помощники вот к нему, к Хлестакову! Что, Хлестаков, взял бы ты его?

Хлестаков. Нет-с, ваше превосходительство! Почерк не­бось дурен!

Хохочут дуэтом: значительное лицо бухает солидным смеш­ком, Хлестаков подхихикивает. И насмеявшись, уходят. Архип Архипович и Гена остаются вдвоем.

Гена. Ну, Архип Архипыч, спасибо вам! Не ждал я от вас такого! Против кого меня поддержали!

Профессор (кротко). Но, ведь я же сказал правду, Геночка!

Гена. Правду!.. А почему ж я этих строчек не помню – про губернатора в лодке?

Профессор. Вероятно, потому, что в окончательный текст они не вошли.

Гена. Вот видите! Не вошли все-таки! А вы меня из-за них на посмешище выставили!

Профессор. Не сердись. Зато теперь ты увидел, что для современников пушкинская фантазия была неотрывна от са­мой что ни на есть реальной действительности. Ведь так, Геночка?

Гена. Пусть так. Но мне, Архип Архипыч, все равно обидно, что Пушкин...

Профессор. Что такое? Ты готов разочароваться в Пушкине?