Новые стихотворения

Рождение Венеры

В то утро после всех ночных тревог и криков, и волнения, и страхов, — еще раз вскрылось море, закричав. Когда же этот крик сомкнулся вновь и бледный день, и робкое начало упали с неба, озарив пучину, — родило море. ⁸На первом солнце замерцала пена срамных волос и среди них восстала сконфуженная, белая — она. Как тянется зеленый юный листик и, разворачиваясь, вырастает, так распрямлялось в утренней прохладе неторопливо молодое тело. ¹⁵Как две луны взошли — ее колени, за облаками бедер тут же скрывшись; и отступили тени стройных икр, и напряглись прозрачные стопы, и ожили суставы, как гортани у пьющих. ²¹И в чаше таза так лежало тело, как на ладони детской свежий плод. И этой светлой жизни тьма до капли вместилась в рюмку узкую пупка. ²⁵Под ним вздымалась легкая волна. Она все время скатывалась к чреслам, где временами слышалось журчанье. Но весь без теней, весь насквозь просвечен, как лес березовый апрельским утром, был пуст и тепел, и нескрытен срам. ³¹И вот уже весы живые плеч уравновесил стан ее прямой, что подымался, как фонтан, из таза и медленно руками (ниспадал, и быстро — пышной россыпью волос. ³⁶ И очень медленно прошло лицо: из сокращенной тьмы его наклона к приподнятости равномерно-светлой. За ним крутой смыкался подбородок. ⁴⁰Теперь, когда лучом прямилась шея, как стебель, наполняющийся соком, — вытягивались руки, словно шеи от берега отставших лебедей. ⁴⁴Но после в предрассветный сумрак тела ворвался свежим ветром первый воздух. И в нежных разветвлениях артерий возник какой-то шепот — это кровь, шумя, в свой путь отправилась по венам. А ветер нарастал и всем дыханьем на новые набрасывался груди и наполнял их, и вжимался в них, — и вот уже, как вздутый далью парус, еена землю вынесли они. Так на берег сошла богиня. ⁵⁵За нею, по молодому берегу взбежавшей, в теченье утра выпрямлялись в рост цветы и травы, словно из объятий освободившись. А она бежала. ⁶⁰В обед, однако, в самый тяжкий час еще раз море вздыбилось, на берег — на то же место — выбросив дельфина. Он мертвый был, весь красный и раскрытый.

Чаша роз

Помнишь, клубком ершистым, ощетинясь, два мальчика, дыша друг в друга злобой, в пыли в пылу сраженья покатились, как зверь, подвергшийся атаке пчел? Помнишь вралей бесстыдных, лицедеев, взбесившихся коней, упавших с хрипом, с стеклянным взглядом и с таким оскалом, как будто кожа с черепа сползает? ⁹Теперь ты знаешь, как забыть все это, — теперь перед тобою чаша роз. Ее нельзя забыть, она полна предельным бытием, почти исходом, боязнью, невозможностью отдачи… Все, как у нас… О, да! Предельно нашим! ¹⁵Жизнь в тишине, цветенья бесконечность, потребность в шири — но не в том пространстве, которое так притесняют вещи; почти сама бесконтурность пробела, наполненная светом до предела; сплошная сердцевина, нежность, хрупкость… Что нам знакомей этого всего? ²²Или того, что возникает чувство от соприкосновенья лепестков, что лепесток откроется, как веко, и вот уже под ним сплошные веки, и все закрыты, словно крепко спят, чтоб внутреннее зренье приглушить?.. Или того, что эти лепестки пронзает свет? Из тысячи небес они ту каплю отцедили тьмы, в которой отражается пучок тычинок, встрепанных и возбужденных. ³³Но ты взгляни на этот трепет в розах! Движений этих не было бы видно, когда б лучи из тесного угла не разбежались все по мирозданью! ³⁷Ты видишь белую, ту, что стоит в огромных и раскрытых лепестках, как в раковине стройная Венера? И ту, краснеющую, что смущенно к своей соседке было потянулась, а та ее прохладой обдает и, вся в себя закутавшись, уходит? Зато как остальные все раскрылись! Смотри, они всё сбросили с себя! Но что же именно? Всё, что угодно — плащ или маску, может быть, — крыло. Но как! Как платье пред своим любимым! ⁴⁹Всё, что угодно… Посмотри на ту — на желтую, раскрытую, пустую. Не правда ли, она, как кожура плода, в котором та же желтизна была оранжевым и вязким соком? А этой, розовой, цвести невмочь: ⁵⁵от воздуха приобретает привкус лиловой горечи ее краса. А вот — батистовая, словно платье, согретое дыханием рубашки, с которой вместе сброшено оно ⁶⁰у озера лесного на рассвете. А эта, как опаловый фарфор, китайской чашки тоньше и прозрачней… В ней бабочек уселся целый рой, — а та наполнена одной собой. ⁶⁵Но ведь собой полны и все другие: собой быть полным — значит мир вокруг; и дождь, и ветер, и весны терпенье, вину и беспокойство, и судьбу закутанной во тьму земли вечерней до облаков, приплывших и уплывших, и до мерцания далеких звезд, — все это сделать собственной судьбою. ⁷³Она лежит в раскрытых этих розах.

НОВЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ ВТОРАЯ ЧАСТЬ (1908)

A mon grand Ami Auguste Rodin [1]

Архаический торс Аполлона

Нам головы не довелось узнать, в которой яблоки глазные зрели, но торс, как канделябр, горит доселе накалом взгляда, убранного вспять, ⁵вовнутрь. Иначе выпуклость груди не ослепляла нас своею мощью б, от бедер к центру не влеклась наощупь улыбка, чтоб к зачатию прийти. ⁹Иначе им бы можно пренебречь — обрубком под крутым обвалом плеч: — он не мерцал бы шкурою звериной, ¹²и не сиял сквозь все свои изломы звездою, высветив твои глубины до дна. Ты жить обязан по-иному.

1

Моему большому другу Огюсту Родену ( франц. — Ред.).

Критская Артемида

Горный ветер: не твое ль созданье легкая вещественность чела? Гладкий встречный ветер легких ланей, — ты ее лепил… Легла ⁵ткань на неосознанные груди предвкушеньем бурных перемен, а она, — все знавшая в подспудье, платье выше подобрав колен, ⁹пояс затянувши над чреслами, вдаль рванулась с нимфами и псами, на бегу наладив лук, ¹²чтобы, гнев смирив, с горы спуститься к людям в дол, на помощь роженице, обезумевшей от мук.

Леда

Когда в него стал воплощаться бог, он, красотою лебедя сраженный, испуганно в нем исчезал, смущенный, но был своим обманом взят врасплох, ⁵чувств неизведанного бытия не испытавши второпях. Она же, его узнав сквозь видимость лебяжью, вся отворилась — не тая ⁹того, как угасал ее испуг, как таяло ее сопротивленье. А бог, сломив преграду слабых рук, ¹²в нее, уже послушную, проник. И тут познал он легкость оперенья, впрямь превратившись в лебедя в тот миг.

Дельфины

Те — царившие — своим собратьям разрешали приближаться к трону, и каким-то странным восприятьем узнавали в них родных по статям, и Нептун с трезубцем, и тритоны, высоко взобравшись над водой, наблюдали сверху за игрой этих полнокровных, беззаботных, столь несхожих с рыбами животных, верных людям в глубине морской. ¹¹Весело примчалась кувырком теплых тел доверчивая стая, и, переливаясь серебром, и, надеждой плаванье венчая, вкруг триремы оплетясь венком, словно опоясывая вазу, доведя блаженство до экстаза, виснет в воздухе одно мгновенье, чтобы тут же снова, скрывшись в пене, гнать корабль сквозь волны напролом. ²¹Корабельщик друга виновато ввел в опасный круг своих забот и измыслил для него, собрата, целый мир, поверив в свой черед, что он любит звуков строй богатый, и богов, и тихий звездный год.

Остров сирен

Хлебосолов, столь к нему любезных, вечером, по истеченьи дня, он дарил рассказами о безднах, о морских пучинах: И меня, — ⁵тихо продолжал он, — поразила та внезапность ужаса, когда синяя и мягкая вода вдруг те острова позолотила, ⁹всю опасность выплеснув на них, притаившуюся в бурном сплаве волн, что не смолкают ни на миг. Вот она идет бесшумной явью ¹³на матросов, знающих, что эти золотые острова песни расставляют, словно сети, а слова — ¹⁷поглощает тишь в самозабвеньи, весь простор заполнившая тишь, словно тишина — изнанка пенья, пред которым ты не устоишь.

Плач об Антиное

Мальчик вифинский остался непонятый вами (надо ж вам было сдернуть реки покров). Я баловал его. И все же мы сами в душу его погрузили печаль до краев. ⁵Кто умеет любить? Я не знаю такого. Бесконечную боль я нанес ему. Теперь же он бог над Нилом утешный новый. Но как отыскать мне его, не пойму. ⁹Вы бросили к звездам его, обезумев. Он — в небе, чтоб я к вам взывал, вопрошая — где же он? Зачем он не просто мертвец? Он охотно бы жребий этот принял и был бы спасен.

Смерть возлюбленной

Он знал про смерть не больше, чем другие, — что в немоту она ввергает нас. Когда ж ее — не то чтоб силы злые, нет, — просто из его изъяли глаз, ⁵и увели неведомые тени, и он почувствовал, что там она улыбку дарит им, как нам в даренье выходит на небо луна, — ⁹тогда узнал он этих мертвых так, как будто породнила с ними сразу она его. И прежние рассказы ¹²он отметал. И ныне этот мрак стал ласковой страной необходимой. Он ощупью в ней полз у ног любимой.

Плач об Ионафане

Ах, и цари у времени в плену, как вещи званья самого простого, хоть след их наподобье перстневого впечатан в мягкотелую страну. ⁵Но ты, началом сердца начинавший, как мог ты эту благодать покончить вдруг: жар щек моих познавший! Кто б взялся вновь тебя зачать? В ком семя вновь блеснуло бы тобой? ¹⁰Врагом сражен, в своей ты умер вере, а я не ведал ничего о зле. И вот креплюсь, услышав о потере. О лучше б мне, как раненому зверю, вопя, кататься по сырой земле! ¹⁵Повсюду там, где мы пугливо-нежны, ты вырван из меня, как клок волос подмышками иль в тесноте промежной — в игралище девичьих грез. ¹⁹Пока ты проявляешь столько рвенья, распутывая чувств моих клубок, я вдруг тебя увидел на мгновенье, и вот ты вновь исчез и стал далек.

Утешение Илии

Он делал то и то: вернул завет и исцелил алтарь, придя с востока, востребовал доверье, издалека ниспавшее огнем ему вослед, и разве он не каждого пророка, смердевшего Ваалом на весь свет, прикончил у Киссонова потока? ⁸Но дождь пошел и помрачнел закат… Когда ж к нему с угрозой, как к убийце, явился вдруг посланец от царицы, он убежал куда глаза глядят, ¹²и так добрёл, безумец, до пустыни, и сел под можжевеловым кустом, и зарычал, как зверь: «Довлеет ныне мне, господи! И смерть мне поделом!» ¹⁸Но тут его коснулся ангел вскоре, сказав: «Восстань, пророк, и ешь и пей!» И встал, и умилился он во взоре, и шел к горе он ровно сорок дней. ²⁰Потом к нему господь пришел туда — не в вихрях ветра, не в землетрясеньи, не в складках пламени, что на мгновенье как будто вдруг осело от стыда перед неслыханным и небывалым вторжением в чуть слышном дуновеньи. Но он, старик, укрытый покрывалом, его почуял кровью без труда.