Новый Мир ( № 1 2012)
Шрифт:
Я объяснил, что меня интересует Гобустан — ведь он наверняка был там.
— Все это можно посмотреть в редакции, — согласился он. — Но я предлагаю сначала совершить небольшую экскурсию по Старому городу. Вы там уже были?
— Вчера ночью немного погулял там, но с удовольствием…
На улицах Ичери Шехер мы обнаружили лавочки торговцев антиквариатом, которые вчера ночью, естественно, были закрыты. В магазинчиках побольше продавались роскошные ковры, всех видов сосуды из бронзы и прекрасные куклы. В общем, Ичери Шехер жил обычной жизнью туристического центра, и в этом смысле от него трудно было ждать чего-то неожиданного. Правда, дворец ширваншахов — правителей средневекового государства Ширван, живущего в моей культурной памяти благодаря нескольким пушкинским строчкам, произвел на меня сильное впечатление: это был небольшой, но очень крепко «связанный» архитектурный комплекс из
Женщина, которая вызвалась провести экскурсию, была пожилой и доброй, никакого упрека за две дыры, проделанные русскими ядрами в куполах, ни за то, что дворец был отдан на постой солдатам. Просто это была правда и память народа — и все. Правда о том, как создавалась Империя, — чего мы, изучавшие историю при социализме, естественно, знать не могли.
Хотя, в общем, следовало бы. Неплохо было бы, в смысле общекультурного развития, также знать, что дворцовый комплекс ширваншахов в Баку, поздняя резиденция ширваншаха Халилл Улаха I (1417 — 1465), окончательно перенесшего столицу из цветущей, но сейсмически невероятно опасной Шемахи в Баку, — это воистину драгоценный, как принято теперь говорить, артефакт, сохранившийся от почти 700-летней истории Ширвана — древнего государства, существовавшего на территории нынешнего Азербайджана. Эта «драгоценность» понятна: бурный конец Ширвана в схватке с персидским шахом Исмаилом, гибель на поле боя последнего ширваншаха Фарруха Ясара (1465 — 1501), взятие персами Баку, уничтожение всего архива рукописей, запечатлевших историю Ширвана, разграбление и разрушение легендарной цитадели Бугурт, сокровищницы ширваншахов в предгорьях Большого Кавказа, и, наконец, фатальная гибель от очередного землетрясения старой Шемахи, на протяжении столетий бывшей столицей Ширвана, буквальное поглощение ее землею — все это нанесло непоправимый урон свидетельствам о древнем Ширване [19] . Главным свидетельством остался дворец, полный загадок. Потайные комнаты и подземные ходы, система акустических «телефонов», связывающих этажи и отдельные помещения; мавзолей суфия, громадный банный комплекс, семейная усыпальница и тихие садики с бассейнами, где плавают медлительные губастые рыбы, которые своим безмолвием не могут помешать ни беседе, ни размышлениям, — вот какое сложное, многоуровневое и многофункциональное устройство венчало собой роскошный архитектурный ансамбль Ичери Шехер. Наиболее загадочным оказалось во дворце помещение, которое обычно называют диван-ханэ (то есть зал для совещаний придворных ширваншаха). Однако есть мнение, что это — мавзолей, который возводил для себя последний ширваншах Фаррух Ясар. Его постройка не довершена (остались непроработанными, «пустыми» некоторые детали резьбы). Гипотезу нечем подкрепить, ибо тело несчастного не было даже найдено на поле боя и, естественно, не упокоено. Кроме того, непосредственно под мавзолеем находятся исцеляющие от нехватки материнского молока священные колодцы-пиры…
Дворец скрывал тайну зодчего, имя которого можно прочесть, поймав в зеркало фриз главного портала, глядя на который обычным взглядом можно прочесть лишь имя правящего шаха и каноническое изречение о Судном дне. Свое имя архитектор начертал в зеркальном отражении: Мемар-Али. Эта загадка так и не была разгадана до ХХ века, когда появились ясные, не металлические зеркала…
Тайна идиота: год за годом, 1910, 1911, 1912, он ходил, вырезая повсюду, на стенах, на колоннах и в других местах (даже, по видимости, недоступных человеку), свое имя: Асадъ Керимовъ. Какой-нибудь скучающий татарин, конюх русского гарнизона, величайший знаток дворца… Загадка не в том, что имя свое он вырезал, по-видимому, тайно (ну не на глазах же офицеров он это делал?), а в самой несоразмерности идиотской задачи потраченным усилиям, в самой невозможности ответить на вопрос: почему один (архитектор) создает из своего имени подлинный артефакт, а другой тупо скоблит ножом: Асадъ Керимовъ, Асадъ Керимовъ, Асадъ Керимовъ… Необъяснимо, как всякая дегенерация…
Дворец-загадка… Похоже, Эмиль знал, куда привести гостя…
Исподволь я наблюдал за ним.
Аристократизм — вот слово, которое непроизвольно рождалось из этих наблюдений. Достоинство. Осанка — слово, которое почти выпало из российского обихода при характеристике героев, как будто все мы давно уже потеряли это присущее человеческому облику качество и ходим, безвольно опустив голову и плечи. Но тут осанка была налицо. И голову свою Эмиль нес высоко. Негромкая, но выразительная, без единой неправильности русская речь, изысканная вежливость и в то же время некоторая отстраненность, как будто, прогуливая меня по территории дворца, Эмиль не переставал думать о чем-то своем.
Начало уже смеркаться, когда музей стали закрывать, и мы вдвоем отправились в редакцию. Она размещалась в глубине Старого города, в каком-то глухом дворе, вход в который Эмиль отпер своим ключом. Во дворе лежала огромная, сломанная ветром ветвь старого дерева.
— Вот это да! — воскликнул Эмиль. — Март — самый ветреный месяц в Баку. Слышишь, как воет ветер? Это гярб, ветер с востока…
Я взглянул вверх. Мы стояли на дне двора как на дне колодца. Я разглядел наверху какую-то обмазанную глиной и обмотанную полиэтиленом лачугу, никак не вписывающуюся в парадный ансамбль Ичери Шехер, но, очевидно, оставшуюся от времен какой-то принципиально иной достоверности этого места. На снимках начала ХХ века Старый город похож на Бухару — глинобитные мазанки, лепящиеся одна к другой, как соты насекомых…
В редакции никого не оказалось. Это, похоже, вполне устраивало Эмиля. В этот поздний час он чувствовал себя здесь хозяином.
— Показать тебе что-нибудь?
Похоже, мои фотографические опыты во время нашей экскурсии не ускользнули от его внимания, и он, в некотором смысле, предлагал мне общение как художник — любителю живописи. Папки в компьютере лопались, открывая россыпи сокровищ. Да, этот парень был настоящим фотографом!
— Это Средняя Азия. Остатки построек времен Хорезма. Я взял такси на целый день и попросил отвезти меня в пустыню, где они стоят до сих пор… Дождался вечера. Снимал на закате…
Я медленно — и надо заметить, третий раз за один день — погружался в измененное состояние сознания. Снимки, которые я видел, особым образом резонировали во мне, подчиняли своим вибрациям…
— А это Тибет. Просто горы. Я люблю горы.
Потом была почти абстрактная серия снимков грязевых вулканов. Собственно говоря, такой вулкан, который может быть совсем маленьким, не выбрасывает ничего, кроме воды, пара и жидкой — серой или красноватой — глины. Но края кратера, или дыхальца, и сам след этого выброса могут обрасти какой-то невообразимой перламутровой пылью, образовавшейся из горячего дыхания Земли, или желтыми, как живые цветы, серными наростами. Русло грязевого потока может быть изысканно-серым, почти голубым, и если оно пролегает по терракотовой подложке, а в воде, выплюнутой вулканом из маленького кратера, отражается розовый отблеск заката, — я умоляю вас, где вы были, господа абстракционисты?!
Мы впали в своего рода транс, рассматривая фотографии. По-настоящему Эмиль знал красоту камня. Магию минеральной жизни. Оторваться было невозможно, это было настоящее колдовство…
— Где это снято? — спрашивал я.
— Недалеко. — Он разворачивал мою карту. — Здесь… Вот. Впрочем, карта так себе. Можем посмотреть космическую съемку.
Поисковик Google немедленно выдавал местность в нужном масштабе.
— А вот, кстати, Гобустан, — словно вспомнил о чем-то Эмиль. — То место, куда вы поедете завтра…
— Ну-ка, ну-ка…
— Наскальные рисунки есть повсеместно, но в основном они в трех местах: вот здесь, на холме под горой Джингир, основная группа — на Беюк-даше, там их обнаружили, и контора заповедника тоже там, и есть еще множество интересных на Кичикдаге, если только вы туда доберетесь… Учти, это большие расстояния, несколько десятков километров…
— Так, а вот это что? — ткнул я в экран, заметив какие-то складки рельефа, необъяснимым образом стягивающиеся в одну точку.
— Это тоже грязевой вулкан. Их тут два, видишь? Эти высокие — метров по четыреста — Кягниздаг и Турагай…
На время я словно оглох.
Карта приковала меня к себе. Если, например, двигаться отсюда… Или отсюда…
— Послушай, — сказал я. — А если добраться до края вот этого плато, где мы будем, то далеко до ближайшего вулкана?
— Понимаешь, — сказал Эмиль, — там надо проделать один небольшой трюк.
— То есть?
— Надо свернуть с шоссе на нижнюю дорогу, которая ведет в каменоломни. Там, кстати, есть несколько интересных камней, на которых скалолазы тренируются… Когда я там тренировался, надо было дойти до поворота, где дорога начинает подниматься вверх… Там тоже сумасшедшие камни… И вот от поворота — уже близко. Спустился — поднялся. Час — туда, час — обратно.