Новый Мир ( № 1 2012)

Чавкая кроссовками, я выбрался к Азеру и выжал свои носки.

— Ну что, обратно? — с надеждой спросил он.

Но я еще не исчерпал вдохновения, которое вдохнул в меня этот простор.

— Знаешь, — сказал я, — дойдем до конца горы. Там есть еще бугор, посмотрим и его.

— Ну ладно, — сказал Азер. — Только потом возвращаемся. У меня там кофе есть, бутерброды…

Потом мы еще раз перепрыгнули ту же реку, чтобы не следовать ее извивистому течению. Справа стал виден вулкан Турагай, слева — Кягниздаг. До подошвы того и другого оставалось еще километра три.

Простор с каждым новым шагом всасывал меня, я ничего не мог с собой поделать. Не знаю, как это объяснить: вокруг не было ничего такого, ничего подчеркнуто красивого. Просто земля без малейшего следа человеческого присутствия: ни окурка, ни бутылки из-под кока-колы, ни горелой спички наконец… Как давно и безвозвратно я был лишен этого в Москве! Я стосковался, я опивался пространством и пьянел до тех пор, пока ломота в горле наконец не вернула меня к действительности. Я остановился. На том берегу открылась еще одна долина: по ней бродили маленькие коровы и, находя молодые побеги растущей пучками травы, щипали ее черными, сильными, как руки, губами. Под ногами по-прежнему хлюпала вода.

Дальше идти не имело смысла.

К тому же — ни лучика солнца не проглядывало с небес. Дождь мелко просеивался сквозь небесное сито, не оставляя нам шансов увидеть этот ландшафт во всем богатстве его сдержанной полутоновой палитры.

На Азера жалко было смотреть: его изящные ботиночки промокли насквозь. Впрочем, как и мои кроссовки. Теперь бы не время было заболеть: завтра нам еще надо осмотреть главную часть заповедника на горе Беюк-даш.

Больше о первой попытке глубокого проникновения в Гобустан сказать нечего. Разумеется, мы вернулись к машине, выпили горячего кофе, закусили бутербродами, радуясь теперь, что у нас есть такие блага цивилизации, как термос, колбаса и автомобильная печка.

Странное все-таки существо — человек.

— Знаешь, — сказал Азер не то удивленно, не то с уважением, — так много я не ходил уже, наверно, год.

— Ты — водитель, я — пешеход, — отшутился я.

Хотелось пообедать поплотнее, но по дороге нам встретился всего один ресторан, поглядев на который Азер почему-то расхохотался:

— Ты видел? Ресторан «Анд»! «Клятва»! И всадник с шашкой на коне! Ты можешь себе представить в Европе ресторан «Клятва»?

Он снова рассмеялся.

— Нет, что-то уж очень пафосно.

— А скульптура? Скульптуру ты видел?

— Нет, не заметил…

Пока продолжался этот разговор, мы улетали на десять километров вперед.

Возле домов, выстроенных на нефтяном болоте, я позволил-таки себе поинтересоваться:

— Скажи, а кто согласится жить в этих домах? Тут так пахнет нефтью…

— Да уж, запах нефти не выветрится здесь никогда. Я бы ни за что не согласился.

— Тогда, может, стоило отдать эти дома беженцам? Тем, у кого не хватает жилья? Они бы согласились?

— Они бы, может, и согласились, но что значит — отдать? Это частная собственность…

Как быстро вернулись мы в безумный мир!

Баку встретил нас скрежетом и клаксонами вечерней пробки.

Когда под вечер я заглянул в кафе «Айгюн», компания в немодных черных куртках сдавала карты.

— Селям алейкум, — поприветствовал я собравшихся.

— Алейкум ассалам, — ответили они дружно.

— Здравствуйте, — отдельно улыбнулась мне хозяйка.

— Люля-кебаб для меня оставили?

— Конечно оставили. Садитесь на свое место.

Карты пошли в игру. Мужчины задымили дешевыми сигаретами и, не чокаясь, выпили пива.

VIII. ДРУГ

Пробуждение. Матовая серость за окном. Отдергиваю занавески, различаю тонкую штриховку мороси, сквозь которую едва проступают стрелы портовых кранов вдали, и чувствую почти неудержимое желание снова нырнуть под одеяло. И тем не менее отступать некуда: план, который окончательно вызрел вчера, а зародился, должно быть, еще в редакции Эмиля, план, рожденный утонченной геологической эстетикой, мог быть исполнен только сегодня, какая бы погода ни была. Я сделал глоток чаю. Горло саднило. Несмотря на хороший сон и принятый перед сном «колдрекс», чувствовал я себя еще хуже вчерашнего. Но ничего. На Гобустане я разойдусь, а там уж…

Как всегда, ровно в десять, исполнив свой утренний развоз, появился Азер. Я поспешно уложил в рюкзак фотоаппарат, карту, немного еды и бутылку с водой. Макеты английских фрегатов в холле гостиницы приветствовали наш выход в неизвестность, подняв все флаги и паруса.

Впрочем, дорога была мне уже знакома: вот поразившие меня вчера нефтяные качалки на окраине города, следом — микрорайон, выстроенный на засыпанном нефтяном болоте, автомастерские «tokar-slesar», буровые в море, Сангычалыкский нефтяной терминал. Брошенные на путях, крашенные железнодорожным суриком старые товарные вагоны в такую погоду казались кадрами какого-то пронзительно-грустного фильма. Безысходно-грустного, как «Красная пустыня» Антониони. И при этом — всё это кадры, даже не включенные в фильм, вырезанные при монтаже, случайно уцелевшие в виде таких вот немых, бесконечно грустных в своей неподвижности картин: желтые пучки прошлогодней травы, стрелки ржавых рельсов, мокрые вагоны с шифрами железнодорожных маркировок на бортах…

Погода и в самом деле была отменно плоха: вся долина, которую мы исходили вчера, была закрыта тенью зацепившейся за Джингирдаг тучи. Тяжелое небо волочилось прямо по земле. Лишь впереди на юге видна была яркая голубая полоса. Может быть, нас спасет ветер?

А вот и поворот на Беюк-даш: поселок, дорога, столбы. По асфальту мы быстро взлетели на средний ярус горы, к домику заповедника. Здесь очень красиво. Тихо. Меж беспорядочно рассыпанных, черных, покрытых лишайником камней то здесь, то там белели осыпанные мелкими цветами колючие ветки какого-то кустарника. Пересвистывались птицы. Наконец-то пахнуло весной: пробудившейся землей, чуть пригретой блуждающим по земле солнечным лучом травкой и этими цветами. Не скажу, чтобы это был изысканный или сильный аромат — просто ни с чем не сравнимый запах цветения, свежий запах раскрывшегося цветка, сердцевинка которого да и сами лепестки по краям были нежно тонированы розовым. Неожиданно я ощутил какой-то невероятный покой. За ним последовало ощущение, что кто-то смотрит мне в спину. Изображения были здесь. Прямо на въезде на высокой скале было выбито десять однотипных человеческих фигур с расставленными руками и подсогнутыми коленями. Кто эти люди? Танцоры, как упорно утверждают туристические путеводители? Тогда объясните, что они делают здесь, на самом виду? Ведь они оказались здесь, на виду, не случайно, не так ли? Художник или художники, изобразившие их, стремились, чтобы всякий, восходящий на гору, в первую очередь столкнулся взглядом именно с ними. Тогда, быть может, перед нами — великие вожди того народа, который оставил свою небывалую летопись на этих камнях? Загадка… В отношении к древним рисункам вопрошание — гораздо более уместная форма незнания, чем сомнительные утверждения…

В конторе заповедника не оказалось ни одной книги по петроглифам Гобустана. Сувениры выглядели жалкими. Не было пока и проводника. В ожидании мы решили сходить к «римскому» камню, оставленному легионерами императора Домициана, но тут выяснилось, что за погляд на латинскую надпись надо заплатить шесть манатов и к тому же придется не идти, а ехать: камень лежал внизу, у подножия горы, словно римляне не решились внести свое слово в древнее сакральное пространство наверху. Камень мы отыскали быстро по крепкой железной клетке, в которую он был заключен. Дело было вот в чем: администрация заповедника заключила договор с одним итальянским реставратором, который за хорошие деньги взялся поработать над этим камнем. Он методически, сантиметр за сантиметром, очистил поверхность камня от вросшего в него черного лишайника и получил почти идеального белого цвета глыбу известняка, на которой хорошо читались буквы: