Новый Мир ( № 10 2008)

Когда-нибудь я надеюсь прочитать книгу Жиля Делёза о кино. Быть может, тогда я смогу сказать что-то более внятное о кинематографе. Я надеюсь когда-нибудь в будущем вообще говорить более внятно, чем говорю сейчас. Но самое правильное — это, конечно же, молчать. Этому я, наверно, не научусь никогда.

То, что вы здесь увидели, не был путь от живописи к кинематографу, от статики к движению, от Andy Warhol’а к Zentropа, это была подборка пустот на произвольную тему от A до Z.

Избегать смысла очень важно, но так же важно время от времени к нему возвращаться. Самое сложное — это разложить по полочкам все то, что вокруг нас. Когда это удается, то хаоса становится немножко меньше. Но это только что касается формы. Хаос содержания неизживаем и неискореним. Этот хаос всегда будет ускользать от смысла, он всегда будет впереди нас, потому что весь мир ничем не контролируется, кроме нашего сознания, а наше сознание лежит в руинах супермаркета. Все как всегда, только за деньги.

Поп-арт — это не жанр искусства, это способ осознания действительности.

Soundtrack. Frank Sinatra “My Way”.

Bonus. Черно-белая картинка. Мы видим классическую кинокамеру на штативе, направленную на нас, за камерой стоит оператор и крутит ручку камеры. Все вокруг черное, а кинокамера и оператор — белые, а никак не наоборот. Мы слышим, как играет тапер и трещит киноаппарат. Но тут музыка медленно замолкает, оператор перестает снимать. Пауза. Крик за кадром: “Продолжай! Давай дальше!” Оператор ничего не отвечает, а просто берет камеру и увозит ее за пределы кадра. Мы видим на черном фоне белую надпись “Zentropa”, которую все это время заслонял оператор.

Слоган: “The End”.

Неучтенный свет

Евгения Вежлян — литературный критик, поэт, журналист. Окончила Московский государственный педагогический институт им. Ленина и аспирантуру историко-филологического факультета РГГУ. Публиковалась в журналах “Соло”, “Новое литературное обозрение”, “Арион”, “Крещатик”, а также в “Новом мире”. Лауреат премии “Anthologia” (2007) за статьи и рецензии в литературной периодике. Стихи в “Новом мире” публикует впервые. Живет в Москве.

След

Логарифмической линейкой

Господь сработал сад. Кусты.

Калеки-статуи. Скамейки,

Как лодки в ноябре, пусты.

И словно муха по картине,

Отчуждена, извне дыша,

По гравию, по мокрой глине

Шуршит усталая душа.

Ни уст, способных вынуть слово,

Ни уз густого вещества.

Она и к смерти не готова,

И не вполне уже жива…

В траве улитка для порядку

Стеклистый размечает след.

Душа блажит. И льет с устатку

Излишний, неучтенный свет.

* *

*

Заткнулся и умер в себя самого.

Снаружи не видно, любил ли кого…

Но ангелы топчутся с краю…

Чтоб выдавил окостеневший язык —

Еще к заскорузлым словам не привык —

Тяжелое “я умираю”…

И больше не значат внутри темноты,

Телесной и мокрой, шмели и цветы,

Но атомы речи,

Соленое мясо покинув свое,

Небесное вдруг обретают жилье,

Становятся легче…

Дорожное

Когда тебе нечего вовсе сказать,

Ты память свою начинаешь терзать

И, вытащив, будто занозу,

Какой-нибудь мелкий, навязчивый бред,

Стремишься его разглядеть на просвет,

Подносишь то к глазу, то к носу.

Но в травах развешаны палки стрекоз,

Но воздуха жаркого льется наркоз

Сквозь щелку фрамуги вагонной.

А память, лишившись щербинки больной,

Баюкает ранку рукою одной,

Качаясь на полке наклонной.

И речь, словно провод, тебя обмотав,

Протянется сквозь одинокий состав,

Зрачки машиниста —

в природу,

Где правда немая роится в пыли,

В невидимых пазухах сонной земли,

В кровавых уключинах рода.

Москва-Терещенская, авг. 2007

Роза

Моей прабабушке, умершей

в германской эмиграции

незадолго до своего столетия

Потом она сидела на крыльце

С нашлепкой отчужденья на лице,

И перед ней, поблескивая мылом,

Текла дорожка, обещая круг,

Вспять времени, на Родину, zuruk.

Но далеко, да и ходить забыла.

Туда-туда… В воздушное dahin,

Где соль труда как старый пластилин,

Напольные часы с кукушкой дохлой

И маленькие тряпочки в углах.

Там юность тоже спрятана — в часах.

Сперва была видна, потом усохла.