Новый Мир ( № 10 2008)

Она торопливо перекрестилась.

— Это же святой Христофор. Он псоглавец. Они живут там, далеко на севере, там холод и вечная ночь и поземка свищет… И они дикий народ, псоглавцы, и свирепые до ужаса, а святой Христофор был самым из них свирепым, а потом встретился ему на пути Христос в образе младенца, и святой Христофор сжалился над ним и перенес его через ручей, и постигло его Божье слово…

— Я ж говорю, бабьи сказки, — презрительно сказал он.

— Ты просто не знаешь.

— Знаю. — И сухо добавил: — Мой отец был попом. Священником.

— А ты с ним не ладишь, ага?

Он промолчал, и ей стало его жалко.

Приближался Яблочный Спас, и повсюду летали тяжелые одурелые пчелы. Столбы солнечного света стояли меж белеными стволами плодовых деревьев. Слышно было, как в камышовой заводи плеснула тяжелым хвостом рыба. Дверь в хату чернела прямоугольным зевом, и только если присмотреться, становился виден трепещущий, бледный огонек лампады.

— Псоглавцы живут на севере, — терпеливо повторила она. — Сама я не видела, но батя видел убитого песьего человека, когда был совсем еще молодой. Иногда в крещенские морозы вокруг месяца делается хрустальное кольцо. Тогда они выходят из своих ледяных укрытий, идут в человеческие деревни. Иногда даже добираются сюда. Они режут скот. Как волки. Потому и чудо, что такой, как они, обратился к Богу.

— Бабьи сказки, — повторил он. — Ты еще расскажи про русалок.

— Владек-дурачок, думаешь, он почему дурачок? Он в плавнях купался, а русалка его к себе возьми и потяни. И щекочет, щекочет. Его отбили, но он умом-то и тронулся. А русалок тут полно, но к берегу они редко подплывают, только на Иванов день. Тогда можно слышать, как они смеются.

— Вот выдумщица, — сказал он уже по-доброму.

— И ничего я не выдумщица. — Она отбросила со лба русую прядку.-— Мир чудесный. Дивный. И русалки есть, и навки в лесу. А в плавнях дальше есть островок, на нем живут зеленые люди.

— Совсем зеленые?

— Совсем. Как трава.

— И ты их видела?

— Да. — Она важно кивнула головой. — Они иногда приплывают сюда на лодках.

— И давно они тут живут? — спросил он лениво.

— Давно… Еще при бабке моей бабки поселились. Или раньше.

— Может, они прилетели к нам с Марса или с Венеры? Товарищ Богданов утверждает, что на других планетах могут жить люди, подобные нам.

— Они ж зеленые!

— Цвет кожи для коммуниста не имеет значения.

— Они из-под земли вышли. — Она сорвала травинку и стала ее грызть.-— Из-под горы. Там, далеко, за рекой есть гора, а в ней такие ходы.

— Тоннели?

— Тонули? Нет, приплыли на лодках.

— Смешно, — сказал он. — Хотел бы я на них посмотреть.

— Так посмотришь. Они на Покрова обычаем приезжают. За яблоками и медом. У них не водятся пчелы. И яблони не растут.

А вечером, когда закат лег красным на беленые стены хаты, пришли еще тихие люди. Мужчина, женщина и двое детей. Мальчики. Мужчина держал женщину за руку, и мальчики, бледные и серьезные, держались за руки. Младшему было лет семь. У них были сбитые босые ноги. У женщины запылился подол серого городского платья.

— Нам говорили, — сказал мужчина, — вы перевозите на другой берег.

Батя молча кивнул.

Мужчина, бледный, с тонкой талией и широкими плечами, полез в карман городского сюртука и достал часы на цепочке. Последние солнечные лучи играли на желтой крышечке.

— Вот. Больше у нас ничего нет.

— Ой, бедные, — сказала мама, стоя в дверях. — Вот намучились.

Но в дом она их не позвала. Мама никогда не звала тихих людей в дом, потому что по ним ползали насекомые, которые гложут человека в войну и разруху.

Поэтому она вынесла им кружку молока и теплую краюху хлеба, и женщина сидела на бревнах и смотрела, как пьют мальчики, по очереди, передавая друг другу кружку руками в цыпках. У женщины светлые тонкие волосы стояли вокруг головы нежным нимбом, позолоченные закатом. Янка видела, что женщине тоже хочется молока, но она ждет, когда напьются мальчики, а другую кружку мама не вынесла. Тем, кто приходил вечером, она выносила только одну кружку, всегда одну и ту же.

Вышел из сарая Никодим, привалился плечом к стене, поглядел мрачно. Потом сказал с вызовом:

— Здравствуйте, товарищи.

— Мы тебе не товарищи, мерзавец, — тихо сказал мужчина, разглядев накинутую на плечи кожаную куртку, на которую Янка поставила заплатку.

У мужчины натянулась кожа на скулах и обозначились сжатые челюсти, и он сделал какое-то короткое движение, словно хотел укусить.

— Вы… — сказал Никодим и тоже стал белым с голубизной, как стена хаты, — буржуазные недобитки, вы… Да я таких…

Он шагнул к мужчине, словно намереваясь ударить, но пошатнулся, оперся об угол сарая, и на рубахе у него стало расползаться свежее алое пятно.

— Господи, и здесь, — то ли всхлипнула, то ли рассмеялась женщина.

— Не звертайте уваги, — вмешалась Янка. — Он же малахольный… видите, рука прострелена.

— Лучше бы у него была прострелена голова, — сказал мужчина. Он тоже отвел руку для удара, и сейчас, когда Янка схватила его за рукав, брезгливо стряхнул ее пальцы.

Она подошла к Никодиму и, чуть толкнув его за плечи, сказала:

— Не твое дило. — И обернулась к мальчикам, наблюдавшим за ней исподлобья: — Пойдемте… пошукаем яйца. Хотите яйца?

Они дали увести себя, а когда вернулись, то у Янки в фартуке было несколько коричневых яиц с налипшим куриным пометом. Она переложила их в лукошко и протянула женщине: