Новый Мир ( № 10 2010)

Теплым октябрьским днем Евгений Романович Ерсин решился проводить свою коллегу, Наталью Александрову Мурову, до дома, благо что дома их находились в одном направлении, на улице Д-го, и в спутничестве Евгения Романовича нельзя было найти ничего предосудительного, ведь это был первый подобный шаг с его стороны за весь месяц, что они работали вместе. Погода была превосходная, редкий подарок осенней русской природы горожанам. Дворники собирали граблями листья, а пауки плели все больше паутины, чтоб наесться мух перед зимой. Наталья Александровна в этот раз была одета в строгое серое платье, которого стыдилась из-за того, что оно очень не шло к ее фигуре, подчеркивая долгую талию. Коротенькие ножки ее были обуты в скромные бежевые туфли, приобретенные на первую зарплату.

— Как вам мои дети, — спросил Евгений Романович, имея в виду свой класс, — не хулиганят? У меня пара хулиганов у вас на английском учатся, Илья и Никита, они как себя ведут?

— Илья плохо, — сказала Наталья Александровна, — все время пытается сорвать урок, как-нибудь пошутить. А Никита хороший мальчик. Он просто сдружился с Ильей и теперь ему поддакивает, не хочет от него отставать, поэтому он и…

— Вы мне всегда говорите, — перебил ее Евгений Романович, — когда они будут себя плохо вести. Я их родителям уже звонил несколько раз, но результата никакого.

— Они же дети, — сказала на это Наталья Александровна, — они еще не все понимают. Им скучно на уроках, им хочется проявить себя в коллективе, вот от этого и ведут себя плохо. Это само собой пройдет.

— Да-да-да, — согласился вдруг Евгений Романович Ерсин, — отсюда все и проблемы. Перерастут, вырастут. У меня-то это уже второй класс, до этого я тоже взял с пятого класса, но таких проблем у меня, правда, ни с кем не было. Время другое было… вот вы из того времени, вот вы меня и понимаете, — добавил он совсем некстати.

Наталья Александровна ничего не ответила. Около сотни шагов они прошли молча, после чего Евгений Романович не вытерпел и заговорил:

— Я когда служил в ракетных войсках, мне случалось дежурить на реакторе. Там была такая радиация! Мы тушканчика за хвост брали, подносили к радару, он через пять секунд умирал, представляете? А нам ничего.

В ракетных войсках Евгений Романович не служил. Армейскую службу он, как и все его ровесники-земляки, нес в пехотной части, расположенной недалеко от Б-ного, но мысль о принадлежности к опасной службе на засекреченном объекте, случайно высказанная во время застолья с малознакомыми людьми, так понравилась ему, что с годами незначительная ложь, как это часто случается, стала для самого Евгения Романовича несомненной правдой, и если бы старый товарищ по службе в пехотной части вдруг напомнил ему об этом, Евгений Романович искренне бы удивился.

— Тушканчика, значит, — сказала Наталья Александровна после минутного молчания.

— Именно тушканчика, — сказал Евгений Романович, поправляя ремень с начищенной бляхой, — у нас их там полным-полно было. Часть наша располагалась в пограничной степи, на границе с Афганистаном.

— Вы служили в Афганистане? — сделала удивленное лицо Наталья Александровна. — Когда там шла война?

— Именно тогда, — продолжал Евгений Романович, упиваясь полетом фантазии. — Несколько раз нашу часть даже обстреливали, но мы всегда давали отпор. Я лично обстреливал талибанские колонны из пулемета.

При этих словах они проходили мимо памятника воинам-афганцам, массивного каменного чудища в виде огромной черной головы в каске, к которому давно перестали носить цветы. Евгений Романович отдал голове честь, сделал скорбное лицо, как будто вспомнил о том, как у него на руках погиб, истекая кровью, боевой товарищ, и они с Натальей Александровной пошли дальше под укоризненным взглядом черной головы.

— Мне теперь налево, — сказала Наталья Александровна, когда они подошли к концу сквера.

Евгений Романович на секунду подумал, что это приглашение, но вовремя спохватился, сказав:

— А мне направо… Вы можете ко мне заходить, когда захотите.

Наталья Александровна попрощалась и быстро засеменила в сторону своего дома, благо был предлог — зажегся зеленый свет на светофоре. Евгений Романович вспомнил, что не сказал, где он живет, и хотел было окликнуть Наталью Александровну, но она была уже слишком далеко.

Он зашел в магазин купить продуктов, которых попросила мать, но вместо этого купил бутылку пива и вернулся в сквер. Тяжелая мысль мучила его: кажется, не было в его прогулке с Натальей Александровной ничего, чего можно было бы стыдиться, но тревожное чувство то ли унижения, то ли позора поднималось в его груди. Случайное желание выпить пива явно родилось из него, но почему? Она не поверила моим рассказам про Афганистан? Ей не понравилась история с тушканчиком? Ей стыдно было идти со мной? Нет, решительно понял Евгений Романович, ей за этот месяц наговорили всякого про меня, теперь понятно, почему она сбежала. Эта, показавшаяся единственно верной, мысль пришла с последним глотком. От неожиданно теплой погоды и выпитой бутылки его развезло и захотелось еще чего-нибудь. На прежнее место он вернулся с бутылкой плохого портвейна. В магазине ему захотелось купить дорогой мадеры, но Евгений Романович оправдал покупку вина с пластмассовой крышкой тем, что он оставил дома свой швейцарский нож, подаренный давным-давно учениками на День защитника отечества.

Портвейн оказался смесью вишневого сока и спирта и отдавал химическим очистителем. Опьянение, а скорее отравление, наступило быстро; не выпив и половины бутылки, Евгений Романович почувствовал головокружение, а подняв глаза к небу, он подумал, как прекрасно устроен этот мир, и нет в нем горя и несправедливости.

Отпивая очередной глоток дурного вина, он заметил сидящих на скамейке через клумбу учеников из своей школы. Опьянение настолько усилило его одиночество, что он, пренебрегая всякими приличиями, взял недопитую бутылку портвейна, протоптался через клумбу и подошел к компании. Ребята сидели вместе с незнакомыми Евгению Романовичу девушками, у которых веки были выкрашены голубыми тенями; парни испугались внезапного появления учителя истории и выбросили за скамейку только раскуренные сигареты, а незнакомые девушки в коротких юбках и блестящих дешевым глянцем куртках поначалу не поняли, что это за низкорослый небритый мужчина с перебитым носом к ним подошел, приняв его за обыкновенного пьяницу, ищущего собутыльников, но, увидев реакцию своих спутников, они вдруг поняли что к чему, решив, что это, должно быть, отец одного из ребят. Впрочем, они продолжали невозмутимо курить тонкие сигареты, понимая — единственное, что может сказать неприятного этот странный человек, будет сказано хоть и по отношению к ним, но в упрек одному из парней, сидевших вместе с ними на скамье.

— Ну что, молодежь, отдыхаем? — сказал Евгений Романович тем особенным полупьяным тоном, который пока не вызывал отвращения, но и не предвещал ничего хорошего.

Ученики, поначалу испугавшиеся учителя, теперь поняли его состояние и встали перед моральным выбором: держаться спокойно, будто ничего не замечая, с явной пользой для старшего человека, случайно опустившегося до подобной низости, или же начать панибратскую беседу с выгодой для себя и возможностью посмеяться над учителем истории. В случае если бы кто-то из этих молодых людей в одиночестве встретил в столь неподобающем виде Евгения Романовича, конечно же он выбрал бы первый путь, но, к сожалению, парней было четверо, и этот путь стал невозможен. Остался другой вопрос: кто первым начнет всеобщее веселье? Повисло недолгое молчание. Его прервал Женя Сотников, у которого в июне, за два дня до выпускного, погибла сестра:

— Присаживайтесь, Евгений Романыч, подвинемся.

— Да нет, я постою, — сказал Евгений Романович, — хотите вина?

На этих словах, уже окончательно все поняв, ребята снова закурили, сладко затягиваясь и с любопытством ожидая дальнейших действий преподавателя.

— Курите, значит? А ведь сколько раз… говорил. Ну да ладно. Я сам знаю, как это, когда куришь, а тебе говорят “не кури”, помню я себя. Ладно, курите, не стесняйтесь, я тоже закурю. — Евгений Романович достал из потрепанной пачки папиросу, зажег спичку, опалив палец, и затянулся. — Да вы пейте, понемногу можно. Лучше, если вы так будете начинать алкоголь выпивать, под присмотром старших, чем просто так, в подъезде. — Видно было, как ему самому приятно говорить эти когда-то заученные для собственных детей слова.