Новый Мир ( № 11 2008)

Тем не менее пиршество отвратительной материальности и физиологизма не вызывает отвращения у зрителя. Все визуальные образы низкого, низменного или просто грязного — предельно живописны, но условны и бесплотны. В такой образности человечество дает себе волю разгуляться, выражая все то, что продолжает находиться под запретом в традиционной, более жизнеподобной эстетике. Слезы, кровь и пот игровое кино готово показывать — это еще куда ни шло. Впрочем, желательно, чтобы все эти жидкости исторгались красивыми, ровно загорелыми и художественно освещенными телами.

Если кто-то из режиссеров решает демонстрировать с экрана нечто низкое и грязное — это всегда вызов традиционализму и Голливуду, всегда претензии на сопротивление массовым клише. В фильме “Увидеть море” Франсуа Озон подводит камеру к унитазу, в котором остались экскременты девушки-хиппи. Михаэль Ханеке показывает, хотя и не крупным планом, лужицу рвоты героини в “Пианистке”. В “Кен Парке”, изобилующем эпатирующими сценами, даже самого невозмутимого зрителя способен шокировать вид спермы тинейджера, сначала предающегося мастурбации, а потом убивающего ножом родных дедушку и бабушку.

Человечество словно устало находиться в классических границах достоверности, куда не вмещаются слишком многие аспекты физического бытия человека. Нарастает потребность в большей правде о природе живых организмов, о материально-телесном начале. Тот крен в духовность, который доминирует в многовековой культуре и по-прежнему определяет магистраль визуально-игровых искусств, начинает восприниматься тоже как своего рода клише, штамп, приевшаяся условность. Одним словом — как то, что тормозит прогресс в постижении мира с помощью художественных средств.

В то же время традиционным искусствам очень сложно раздвигать границы допустимого, не рискуя порушить и сами основы эстетического баланса внутри художественных произведений. Ведь все, что попадает внутрь художественно завершенной формы, автоматически семантизируется, обретает актуальный смысл, становится частью концепции бытия и человека. Расширяя спектр демонстрируемых физиологических процессов, нельзя не изменить художественную концепцию бытия. Если герой обыкновенного художественного фильма будет ходить в нужник ровно столько, сколько это необходимо человеку в реальности, мы рискуем получить фильм о том, что весь мир — сплошной нужник, а человек — homo испражняющийся.

Анимация позволяет резко понизить порог допустимого физиологизма образов — именно потому, что это плоскостный, антиреалистический натурализм. Вся физиология предстает в анимации как яркая, эффектная, но и абстрактная образность. В такой визуальной эстетике можно долго предаваться рефлексиям на темы физиологического низа и пародировать традиционное отношение к физиологии. Однако и безопасная дистанцированность от проблем физиологии тоже сохранится сама собой.

Персонажи анимационного сериала “Близнецы Крампс” — члены семейства, помешанного на проблемах приличий и чистоты. Блюстительницей пристойного поведения и стерильности выступает мама. Когда ее сын Люсьен прибегает в гостиную пожаловаться на братишку Уэйна, слишком долго занимающего туалет, мама реагирует прежде всего на неприличные слова и неприличную тему. Физический дискомфорт собственного ребенка маму совершенно не беспокоит.

Люсьена выставляют вон с позором. И он всю серию мучается, пытаясь выманить из туалета братца, играющего там в рыбалку. Карлик, приятель страдальца, советует ему устроить туалет где-нибудь под кустиком. Причем правомерность подобной акции карлик мотивирует естественностью, объединяющей все процессы в живых организмах. Однако ребенок уже испорчен взрослым предубеждением против легитимности собственного тела. Люсьен скрючивается в судорогах, стонет, кряхтит, краснеет, зеленеет, хватается за живот — но терпит. Наконец с помощью друга-карлика бедняге удается прервать игру Уэйна, запустив по канализации настоящую рыбу из болота в домашний унитаз.

Обращения к проблемам физиологии навязчивы, визуальных образов на эту тему полно в самых разных анимационных фильмах и сериалах. В “Джонни Браво” главный герой, опять же переросток-недоумок, только с амбициями героя-любовника и силача, дарит своей матери сорняки, от которых у нее начинается аллергия — страшно распухает и краснеет все лицо, становясь похожим на какой-то овощ. В рекламе канала “Cartoon Network” разные персонажи рыгают во всю пасть, демонстрируя строение гортани. В “Команде нашего двора” оспины ветрянки на лицах малышей изображаются как огромные дыры, из которых торчат жирные черви. В “Totally Spies” три школьницы-шпионки превращаются в микроскопических существ, попадают в особой капсуле в тело своего шефа Джерри, проезжаются по всем его внутренностям и, наконец, вылетают наружу, когда Джерри чихает. Вернувшись в школу, героини сдают такие талантливые рефераты по анатомии, что учитель приходит в восторг, — процессы организма описаны так точно и подробно, как будто девушки сами их наблюдали...

Одной из тенденций современной анимации оказывается обозначение эмоциональной динамики с помощью визуальных образов. Например, зигзаги молний вокруг головы или перед лицом персонажа означают гнев, полукруги волн, идущие от головы, являют образ мыслительного процесса, капельки пота на голове и теле символизируют крайнюю взволнованность и страх. Наряду со слезами в виде лужиц под глазами появляются одинокие вытянутые слезинки — они говорят об умилении и растроганности персонажа. (Кстати, этот мотив роднит анимацию с сентименталистскими традициями классической культуры.)

Физиология реабилитируется, даже культивируется в анимационной эстетике. Но там же реальная психофизика преображается в нечто виртуальное, имеющее весьма опосредованное отношение и к телу, и к психике. Таким путем физиологический низ вводится в эстетический обиход, с него снимается привычное табу. Но вся психофизиологическая сфера тут же становится предметом игры, фантазийного моделирования.

Человечество получает “вторую физиологию”, где есть все то же самое, что и в физиологии реальной, — только оно не вызывает неприятных ощущений, неловкости, отвращения. Современная анимация приглашает людей приобщиться к самомоделированию, чтобы, осмеяв себя, полюбить себя заново, целиком, без оговорок и ограничений. Чтобы наконец смириться со своей грязью, своими отходами, со своей тленностью.

Красота и уродство

Параллельно с пересмотром концепции физиологии идет тотальный пересмотр отношения к чисто эстетическим категориям. Традиционная детская анимация работала в диапазоне от прекрасного до трогательного. От Белоснежки до Микки-Мауса, от Трубадура и Принцессы из советских “Бременских музыкантов” до Чебурашки. Новейшая анимация стремительно расширяет диапазон от трогательного до безобразного.

Гриффины из одноименного сериала похожи то ли на черепашек, то ли на жирных птичек с носами-клювами. Симпсоны напоминают то ли ящериц, то ли лягушек. А явление пучеглазой Симпсонки из раковины и в позе Афродиты, совсем как на картине Боттичелли, — это демонстративный вызов всей классической культуре с ее тяготением к прекрасному, пропорциональному, соразмерному. Место былого культа гармонии заступает культ экспрессивности, экстравагантности, странности формы. Чем меньше человек внешне напоминает человека, тем интереснее.

Такое расшатывание и даже развенчание классических представлений о визуальных формах, заслуживающих интереса, есть органичное продолжение принципов политкорректности. И чтобы лучше разобраться в сути эстетической революции, происходящей в анимации, придется сделать небольшое отступление на тему логики политкорректности.

Согласно этой логике, невежливо и неправомерно указывать на разницу между богатыми и бедными, здоровыми и инвалидами, образованными и необразованными и, уж конечно, между красивыми и некрасивыми. Все люди равны, человеческое начало не может быть у кого-то лучше, а у кого-то хуже, оно может лишь варьироваться.