Новый Мир ( № 11 2009)

Однажды Марлен возвращался из поликлиники и увидел три апельсина, валявшихся возле мусорного ящика за домом. Привычка бережно

относиться к еде заставила его нагнуться и подобрать их, в то же мгновение он почувствовал такой смрад, несущийся из мусорного ящика, что даже несколько опешил. От позора он не знал, куда себя деть, в растерянности оглянулся по сторонам. И все же принес домой эти три апельсина. Но до сих пор он не решался их съесть: казалось, не пройдет в горло. Три апельсина, как желтое троеточие, все так же лежали на подоконнике.

25

“Мы свернули с пути истины, — говорил Махсум, — вот почему на нас снизошли эти испытания”. В такие минуты Марлен, выходя из себя, пускался в спор: “А как вы жили до революции, когда шли по этому пути?! А вон посмотрите, что происходит с афганцами, не свернувшими с пути истины!” Махсум в большинстве случаев не встревал в спор, пожимал только плечами: “Да я так, к слову”. Но однажды не выдержал и взбунтовался:

“И что хорошего в этом Западе, который вы так хвалите?” — “Я не Запад хвалил, а имел в виду нашу старую жизнь!” — еще больше распалился Марлен. Их взгляды невольно остановились на портрете “отца народа”, стоявшем на полке, и оба замолчали.

26

Марлен выходил из себя не зря. Дело в том, что отец Махсума был некогда начальником районной милиции. Хоть сам Махсум об этом ничего не говорил, но Марлен в свое время навел справки в соответствующих местах и еще до свадьбы дочери все знал. Думал, что со временем Махсум сам все расскажет. Однако он не проронил ни слова даже тогда, когда они поселились вместе. Он почему-то ни за что не хотел рассказывать о том, что отец боролся за установление советской власти и был отравлен врагами народа, что пионер Махсумбай впоследствии воспитывался на руках тетиного мужа — знатока Корана и до того, как забрали на фронт, успел выучить несколько сур.

27

Впрочем, что обижаться на Махсума, ведь он и сам нигде ни словом не обмолвился о своем отце, боровшемся в рядах фашистов против большевиков за освобождение Туркестана?! Ладно бы только это. Это-то ни за что не разоблачишь, хоть работай в рядах милиции. Потому что один-единственный свидетель Касымкори — и тот уже покоится вместе со своей тайной глубоко под землей. Душу Марлена втихую терзал другой вопрос… Почему Махсума удовлетворяет их нынешнее собачье существование? И не только удовлетворяет, а прямо-таки вызывает в нем гордость. Молодежь, ходившая к Махсуму для освоения Корана, готова была вспыхнуть, как спички. Ей невозможно было втолковать что-либо, они считались только со своим мнением. Он часами спорил с этими сосунками, пытаясь разъяснить преимущества старого строя.

28

Будущие блюстители ислама, шепча в коридоре, кто — “лицемер”, кто— “жертва периода”, а кто и сочувственно — “бедняга”, неслышно надевали калоши и удалялись. Марлен потом обижался на Махсума. “Вы больше не пускайте их в дом! Что вы! — произносил он по-русски. — Это же настоящие экстремисты, радикальные фундаменталисты!” Так набрасывался он на свата. Сват же в смущении начинал мыть пиалы, из которых пили его ученики, или мести коридор. Марлен в сердцах махал на него рукой и уходил в свою комнату, где принимался за чтение принесенной вчера из библиотеки брошюры “Ислам: правда и вымысел”, собираясь нанести этим сосункам последний удар.

29

Махсум же, моя посуду или подметая коридор либо лестницу, вспоминал неожиданные реплики двоюродного брата Солихана-тура. “Эй, сват-то ваш из религиозной семьи происходит, отец его в детстве заставлял заучивать божественные суры Корана”, — сказал он раз, вернувшись из Турции. Правда, он тут же переключился на другую тему, заморочив ему голову десятью килограммами меда и восемью биноклями, повезенными в Турцию. “На вырученные за них деньги я купил вот этот золотой перстень”, — демонстрировал он свою драгоценность, надетую на безымянный палец с ножку ребенка.

30

Расспросить подробности у свата Махсум стеснялся. Откуда тогда ему было знать, что скрывшийся у себя в комнате Марлен вспоминал о матери Махсума Рахиме-опа! О ней он также навел справки в период сватовства, когда начались взаимные визиты, подобающие знакомству семей и установлению родственных отношений. В доме Махсума на глаза попадалась странная старушка. Стоило завидеть ее чужому, как жена Махсума или кто-либо другой из их семейства уводили старуху подальше от гостей. В тридцатые годы эта женщина, похоронив мужа-милиционера, оставив в кишлаке сына, уезжает в город, где устраивается работать на текстильный комбинат, а по вечерам учится в ФЗУ, повышает свой политический уровень и выбивается в ряды передовых людей своего времени. Во время войны мужчин забирают на фронт. Выдвигается лозунг “Все для фронта, все для победы!”. Ставшая партийным руководителем Рахима-опа занимается тем, что гоняет женщин на работу…

31

Пути людские неисповедимы.

Марлен, услышавший, что мать его в кишлаке осталась одна без присмотра и перебивается тем, что время от времени читает Коран на женских посиделках, не находит себе места. Он тут же перевозит мать в город и поселяет в своей квартире, отдав под присмотр дочки — Клары. Студентка Клара, подражавшая во всем молодогвардейке Ульяне Громовой, разговаривала с кишлачной бабушкой только по-русски, очевидно считая ее за прислугу. Она специально приводила подруг, чтобы подразнить ее. Подмигнув им, она говорила: “Бабушка, посмотри, вода на плите согрелась?” Отставшая от цивилизации бабушка доверчиво совала палец в кипяток и, ойкнув, подносила ко рту. Клара начинала весело и громко хохотать, а смущенная бабушка, завернув палец в полотенце, печально смотрела на девиц. “Ты хоть мыла руки?” — спрашивала Клара, перестав хохотать.

И бедная старуха, виновато склонив голову, повторяла с акцентом незнакомые ей слова, заученные накануне: “Мулён рас мила, мулён рас…” Комнату вновь потрясал неистовый хохот.

32

Интересно, который час?

33

Один из десяти дней и в молодости проходит без сна. Не оттого, что безответно влюблен или проводишь страстную ночь, а просто потому, что не идет сон, и ты переворачиваешься с одного бока на другой. Мысль, катясь, как клубок, по разным закоулкам, упирается в конце концов в прикрытое фиговым листком проклятое хозяйство. Эта тема еженощно не теряла актуальности и в Суворовском училище. Накануне экзаменов командир взвода Фомченко предупреждал: “Мужики, о п…е ни слова, перед экзаменами надо выспаться!” Предупреждение было уместным. Потому что взвод напоминал осиное гнездо, состоящее из трутней, и не переставал жужжать допоздна, обсуждая на разный лад известное хозяйство, отчего двадцать восемь отчаянных голов возбуждались и готовы были порвать удила, как жеребцы, увидевшие кобылку. То ли это наследие Адама, то ли такова природа мужчины, но причина бессонных ночей заключалась тогда в этом.

34

А вот теперь, похоже, даже на эти дурацкие мысли не хватает сил.

И вроде бы, думается, слава богу, избавился от греховных искушений, пора устремиться к чистоте помыслов, однако нечто похожее на неисполненную мечту все еще щекочет-таки душу.

Однажды в прошлом, когда Марлен отдыхал на Темиртаге, ему позвонила дочка и на вопрос: “Что случилось?” — ответила: “Вот, бабка вам хочет что-то сказать”, — передала ей трубку. После обычных вопросов о житье-бытье и здоровье мать говорит: “Сынок, как ты и велел, я показалась врачу, он прописал мне одно лекарство, называется АТИВИ. Может, пришлешь мне его?” Марлен Саидваккасович поднимает на ноги всех своих знакомых в окрестности Темиртага и Бештага. Они наконец достают это дефицитное импортное лекарство “АТИВИТ” и отдают ему, почему-то загадочно улыбаясь. Очевидно, он не предупредил их, что это “для мамы”. Про себя удивившись, Марлен благодарит их. В тот же день ближайшим рейсом лекарство доставляется через стюардессу в Узбекистан.

У вернувшегося после отдыха Марлена дочка спрашивает: “Что за лекарство вы прислали бабуле?” — “А в чем дело?” — удивленно говорит он. “Это же лекарство беременным, для развития плода”, — хихикает дочка.

Потом Марлен выясняет у докторов, что старушке было прописано другое лекарство — АТФ.

35

После этого случая старуха заметно исправила свое произношение.

Он только что вспоминал мать Махсума Рахиму-опа. Все ее называли просто — “апа”. “Апа” таила в душе некую мечту, которой она так и не достигла. Людская молва утверждала, что с возрастом желание это усиливалось, вот она и пристрастилась к выпивке. Выпив же, она затихала — не скандалила, не буянила, а лезла, слюняво улыбаясь, целоваться с первым попавшимся, только и всего. Иногда слюни смешивались со слезами, она, невнятно что-то бормоча, всхлипывая, плакала…