Новый Мир ( № 11 2009)

Она не сказала “любимый”, она сказала “родной” — и не ошиблась. Она знала, что говорила: от этих слов стало еще паршивее — все-таки слову “любимый” я верю как-то меньше.

Я долго не отвечал, просто не знал, что сказать. Да и что тут скажешь? Стандартное “я люблю тебя” не подходило, а “ты нужна мне” казалось бессмысленным.

Я только лишь спросил: “Что же нам теперь делать?”

Она ответила: “Не представляю...”

И тут мы начали вспоминать, как познакомились, как не могли друг без друга первое время, как нам было хорошо вместе, когда мы только-только поженились, как завидовали нам друзья.

Мы плакали, оба, не зная, что будет дальше, но понимая, что так, как сейчас, тоже нельзя, — и она предложила пожить отдельно. Я согласился, потому что знал, что так будет лучше, не мне, а ей, и еще я знал, что пожить отдельно — это не ненадолго, это навсегда.

Мы развелись четыре года назад, но я до сих пор прихожу к ней в этот самый танцкласс. Она живет с каким-то мужчиной, который, кажется, врач или кто-то в этом роде, — мы ни разу о нем не говорили, и, наверное, он даже не подозревает о моем существовании. Я прихожу к ней, когда дальше уже становится невыносимо или когда что-нибудь в моей жизни идет не так, прихожу сюда, как и несколько лет назад, когда

я каждый день смотрел, как она танцует, и ждал, когда она закончит уроки скажет своим девочкам “Спасибо. До свидания”...

Мы — нет, уже не мы, наши отражения — в пустом танцевальном классе. Мы стали старше, мы изменились, где-то по пути растеряли свои надежды, куда-то забросили мечты, стараясь не вспоминать о них, потратили впустую наши жизни на что-то несущественное, на что-то неважное, разучились быть счастливыми.

Ее холодная рука в моей руке, мне так хочется ее согреть.

— Ну что мне с тобой делать? — Голос уставший и грустный.

— Я и сам не знаю, что мне с собой делать. — Мое отражение неловко пожимает плечами.

Я вдруг понял, что она дико устала, хочет домой: принять душ, поесть, лечь спать, но все еще сидит с тенью своего прошлого в пустом танцевальном классе и молчит, не вынимая своей руки из моей. Я не хотел больше задерживать ее.

— У меня захлопнулась дверь. Я не давал тебе запасные ключи от квартиры?

Она тут же выдернула свою руку из моей:

— Так и знала! Так и знала, что что-то случилось!

— Я случайно. Правда. Вышел, захлопнул дверь, а про ключи совсем забыл. Смешно, да?

— Да уж, очень. Тебе тридцать лет, когда же ты повзрослеешь?

— Значит, ключей у тебя нет?

— Нет, ничего у меня нет! Когда ты станешь нормальным? Ты должен понять, что так жить больше нельзя!

— Не учи меня, как жить. Ты сама сбежала от меня, бросила, а говорила, что не можешь меня потерять.

— Бред. Во-первых, я тебе никогда такого не говорила, а во-вторых, это не я сбежала, а ты трахал нашу соседку сверху!

— Ну, вообще-то сверху была она.

Ну вот. Как всегда. Надо же было такое сказать?

К моему удивлению, она засмеялась. Это одна из тех вещей, которая мне всегда в ней нравилась: она умела не обращать внимания на те глупости, что я несу, и не обижаться на них.

— Прости, я…

— Как всегда, неудачно пошутил? Да, знаю. Все равно не могу на тебя обижаться. Ты всегда был таким: не приспособленным к жизни. Мне всегда казалось, что ты существуешь в какой-то своей реальности, в которой мне нет места.

Мы молча держались за руки. Я отчаянно хотел согреть ее холодные руки — они всегда были такими. Я хотел бы поцеловать ее в губы, но знал, что нельзя. Мне было жаль, что у нас все так вышло.

— Я лучше пойду. — Я встал со стула.

— Постой. — Голос ее стал мягче, а вид у меня, наверное, еще несчастнее.

— Что?

— Я люблю тебя, — она обняла меня, — у тебя все будет хорошо!

— Я знаю, знаю, — ответил я, хотя на самом деле ничего такого я не знаю, просто у меня привычка говорить так, так же, как и у нее, постоянно твердить, что у меня все будет хорошо.

3

Если бы я только помнил, куда дел запасные ключи! Но я не помнил. И были ли они вообще — тоже.

И все равно надо куда-то идти, где-то их искать, чтобы вернуться в квартиру, в которую мне совсем не хочется возвращаться.

“Мой дом — моя крепость”? Вряд ли.

И ключи я ищу вовсе не потому, что там находится частичка моей души, — просто мне надо где-то спать. Что? В этих пожелтевших бог знает от чего обоях, когда-то белых, с мелким розовыми цветочками; в скрипучем раскладывающемся диване, который я собираю только по праздникам; в постельном белье, провонявшем табачным дымом; в телике с пятнадцатью каналами плюс кабельное; в голых окнах без занавесок, из-за чего утром солнце сводит меня с ума; в стопке книг на полу, потому что у меня нет книжного шкафа; в лампочках без плафонов, которые я меняю, только когда перегорают все три, — если в этом и правда находится частичка моей души, то мне ее очень жаль...

Идти мне все равно особенно некуда, поэтому я и иду на работу. Я знаю, что офис пока открыт, потому что Тимур еще там. Он уходит позже всех: или любит свою работу, или у него нет личной жизни. А может, и первое и второе. Насчет личной жизни я, правда, сомневаюсь. Для своей профессии (он — программист) Тимур очень симпатичный и знает это. Он может обаять кого угодно, будь то мужчина или женщина — для него без разницы. Он не прикладывает никаких усилий к тому, чтобы его любили. Он не читает Карнеги, не льстит нашему боссу, не говорит девушкам комплиментов — народная любовь достается ему сама собой, за просто так. Иногда я даже завидую ему. Я никогда не был и вполовину таким обаятельным, как он. Да и не буду, потому что обаянию не учатся в школе, с ним рождаются, раз и навсегда. Сколько ни старайся, у меня никогда не появятся такие милые ямочки на щеках, хоть растяну рот в улыбке до самых ушей, — природа посчитала, что я прекрасно справлюсь и без них. Только вот что-то не получается…