Новый Мир ( № 11 2010)

Н. В. Устрялов одним из первых указал на связь этого явления с традициями революционной интеллигенции: многие смертники за Белую идею, писал он, были прежде смертниками за идею освобождения (или, добавлю, были в некотором смысле духовными продолжателями тех смертников); хотя выходили из числа последних также и смертники за Красную идею [15] .

Психологический портрет добровольцев будет неполным, если не сказать, что «мальчишкам», которые составляли среди них большинство, не было чуждо и соответствующее их возрасту мальчишество: они могли, например, напиться в ресторане и, напившись, садить из револьверов по люстрам. Но потом покорно шли за патрулем, отводившим их на гауптвахту.

Замечание «в сторону». В следующие сто лет Гражданская война, я уверен, послужит кладезем сюжетов, которые будут разрабатываться художественной литературой, кинематографом и т. д. Ледяной поход остается первым и главным событием Гражданской войны, поэтому все, так сказать, софиты в первую очередь должны быть направлены на эту ломаную линию, протянувшуюся между Ростовом и Екатеринодаром, но дальше панорама борьбы расширяется фантастически – от того самого Замостья до Чукотки. Вообще-то основные события по-прежнему развертываются на Юге, Восточный фронт белых оказался слабее по целому ряду причин (среди которых – недостаток преданных офицерских кадров [16] и способных генералов; В. О. Каппель – из немногих исключений), но пищу для воображения он дает нисколько не меньшую. Кстати говоря, Сибирь, если не считать крайне южной ее полосы, только теперь по-настоящему была втянута в ареал европейской, вообще человеческой истории. Великая тайга до тех пор «безмолвствовала», теперь она шепотом «рассказывает» о страшных, но и героических делах, творившихся в ее сумрачном лоне; сам Гомер здесь не заскучал бы.

Дальше – море

От начала Белого движения перенесемся в его конец. Крымская эпопея Врангеля не просто завершает его, но и впечатляет своею непреклонной уверенностью в том, что «продолжение следует».

Вероятно, впервые Белое движение обрело наиболее достойного себя вождя. Предыдущим, Колчаку и Деникину, чего-нибудь, да не хватало. Интересную характеристику Колчаку дал работавший с ним и потому хорошо его знавший Устрялов: «...боюсь – слишком (1)честен(2), слишком (1)хрупок(2), слишком (1)русский интеллигент(2) адмирал Колчак для (1)героя истории(2) [17] . Для Колчака, по мнению Устрялова, был органически неприемлем принцип «цель оправдывает средства», которому всегда следовал Ленин. Замечу, что эти строки написал уже «покрасневший», уже склоняющийся на сторону победителей Устрялов, уже «убоявшийся» честности (и самое это понятие заключающий в кавычки) и готовый на компромисс с циничным Лениным. Но даже принимая во внимание то обстоятельство, что политика не всегда может подчиняться велениям этики, трудно ставить в вину Колчаку неприятие цинизма. Чего действительно ему не хватало – и о чем говорил он сам – это «порядочных людей» вокруг него.

Деникин, как уже сказано, был талантливым полководцем (Колчак в сухопутных операциях вообще плохо разбирался), но в политике ощущал себя немного «не в своей тарелке». Шульгин остроумно уподобил его легендарному Гостомыслу, который однажды призвал на Русь варягов: «Придите володети и княжити над нами!» С этим предложением Шульгин обращался к вел. кн. Николаю Николаевичу (тот отказался) и к Колчаку. А вот Врангель, пишет Шульгин, – психологический тип Рюрика, который согласился «придти и володеть».

Любопытная, однако, подробность: и Врангель, и оба его идеологических оруженосца, Ильин и Струве, будучи, все трое, глубоко русскими по духу людьми, в то же время кровно, хотя бы и отдаленно, связаны с «варягами»: Врангель и Струве – немецкого происхождения по отцовской линии, у Ильина мать – немка.

Положение дел, при котором Врангель согласился «володеть», было хуже некуда. Выступая на Военном совете 22 марта 20-года, где ему был предложен пост главнокомандующего, он сказал: «По человеческим соображениям почти никаких надежд на дальнейший успех добровольческого движения. Армия разбита. Дух пал. Оружия почти нет. Конница погибла. Финансов никаких. Территория ничтожна. Союзники ненадежны. Большевики неизмеримо сильнее нас и человеческими резервами, и вооруженным снаряжением» [18] . «Союзники» считали, что Белое движение исчерпало себя, советовали Врангелю немедленно капитулировать.

То, что происходило в продолжение следующих месяцев, некоторые историки называют чудом: белые не только удерживали Крым, но и перешли в наступление, на время освободив от красных значительную часть Южной Украины. Врангель не только восстановил дисциплину в армии, но и, впервые за все время существования белых режимов, навел некоторое подобие дисциплины в тылу, расстреливая грабителей и мародеров и обеспечивая более или менее исправное функционирование государственного аппарата на всех его уровнях. Но, ожет быть, еще удивительнее другое: оставаясь (несмотря на некоторые военные успехи) прижатым к морю, Врангель начал строить новую, Белую Россию. Как если бы он уже победил.

Предыдущие белые режимы держались принципа «непредрешенья» или, иначе, «неназыванья», исходя из того, что после военной победы соберется Учредительное собрание, которое и решит, какою быть России. Этот безупречно корректный принцип мог, однако, восприниматься и как пробел (где корень слова – синоним пустоты), как незаполненная графа в анкете. А Врангель взял на себя смелость приступить к заполнению пробела, проведя некоторые реформы, важнейшими из которых были земельная и земская. Первая закрепляла за крестьянами помещичьи земли, которыми они уже де-факто владели. Вторая закладывала фундамент политического устройства будущей России.

Относительно верхних его этажей Врангель оставался на позиции «непредрешенья», хотя своих монархических симпатий не скрывал. Вообще по мере того, как шла Гражданская война, монархические настроения среди белых усиливались, захватывая и тех из них, кто в начале ее как будто твердо стоял за республику (и кого левые

т о г д а совершенно напрасно обвиняли в приверженности идее монархии). Интуитивно они приходили к тому, о чем в эмиграции очень четко сказал Струве: «Мы недостаточно понимали (до революции. – Ю. К. ) глубокую органическую связь между русской (1)исторической властью(2) (=(1)царизм(2), по французскому слову, которое в русский обиход, если не ошибаюсь, ввел Герцен, вообще грешивший галлицизмами) и реальной русской государственностью и культурою» [19] . О том же писал и Н. А. Бердяев: «Когда была вынута идея царя из души народа, душа рассыпалась, исчезла всякая дисциплина, всякая скрепа, все показалось дозволенным» [20] .

В наши дни идея царя, скорее всего, изжила себя, но в тот период реставрация монархии, конечно конституционной, была бы, вероятно, наилучшим решением для России (благо и кандидат на престол имелся вроде бы достойный: вел. кн. Николай Николаевич). И вероятно, к этому шло бы дело в случае победы Врангеля, теоретически еще возможной (не задерживаюсь на этом, так как перечисление всех «если бы не кабы да не но» заняло бы слишком много места). Хотя в его окружении высказывалась мысль, что на первое время монархия должна быть ограничена не конституцией, а диктатурой белого генерала, то есть, очевидно, того же Врангеля: потому что в случае подавления революции репрессии неизбежны, а царь не должен запятнать себя кровью, перепоручив это неблагодарное дело фактическому диктатору. Репрессии действительно были неизбежны. С. Л. Франк еще весной 18-го года писал о «психологической естественности жесточайшей реакции после всего совершившегося» [21] . Если бы победили белые, наверное, были бы поставлены «к стенке» сотни тысяч. Но тем самым сохранили бы жизнь миллионы и миллионы (и в их числе ценнейшие для страны особи), уничтоженные позднее Сталиным.

Будучи нисколько не менее принципиальным, чем Колчак или Деникин, Врангель в то же время показал себя реалистом в политике. Например, первые двое ни на йоту не отступали от лозунга «Единой и Неделимой» (исключение было сделано только для Польши), а Врангель внес в него некоторые коррективы. Он признал, что Украина имеет право на автономию (а подавляющее большинство украинцев большего тогда и не желали), согласился даже на восстановление Запорожского казачьего войска, вел переговоры с потомками Шамиля о создании автономии на Северном Кавказе и, вероятно, пошел бы на аналогичные уступки в отношении других национальных меньшинств.

К несчастью, слишком мало времени было отпущено Врангелю. Осенью красные сосредоточили на Южном фронте силы, в несколько раз превосходящие силы белых. И это уже не были расхристанные полчища 18-го года, теперь у них был уже достаточно крепкий костяк в лице генералов и офицеров старой армии (одни пришли к красным добровольно, большинство – вынужденно). Белые защищались отчаянно, элитные части – все те же корниловцы и алексеевцы, марковцы и дроздовцы – постоянно перебрасывались с одного участка фронта на другой, спасая положение то тут, то там, но перебороть красных уже не было сил. Оставался путь отступления – в Севастополь и дальше – в море. Но таковой исход Врангелем с самого момента его прихода во власть был предусмотрен.