Новый Мир ( № 11 2010)

Натали была просто прелестна. Глаза красивые, быстрые, умные. Лицо — женственное, завораживающее. Фигура стройная, как у девочки. Одета она была всегда предельно просто, но изящно. Я любил ее руки, любил в ней все, и прежде всего — ее католичество. Натали была первой католичкой, вошедшей в нашу жизнь. К христианству она приобщилась с детства — благодаря няне, исповедовавшей православие. Фома Аквинский и Владимир Соловьев не сходили с ее уст. Ахматова и Пастернак, Гумилев и Мандельштам были ее второй религией, но никак не первой. Многих поэтов она знала лично, часто появлялась в кругу Ахматовой. Пастернак одно время проявлял к ней внимание. Про некоторых современных писателей-(1)классиков(2) она говорила явно неодобрительно: видела их в жизни и знала им цену.

Переводчик Сима Маркиш в то время был нашим кумиром. Его отца расстрелял Сталин, и Сима, возвратившись из ссылки в Казахстане, занялся переводами с латинского и греческого. Он получил известность как переводчик Плутарха. Вскоре после возвращения Симы из ссылки Натали ответила взаимностью на его чувства. Однако сионистски настроенный Сима не понимал христианства и не принимал его. То, что Симе казалось пустяком, для Натали было жизненной трагедией. В какой-то момент ей стало ясно, что роман с Симой ни к чему, кроме катастрофы, привести не может. В отчаянии она метнулась в католическую Литву и через некоторое время вышла замуж за совсем юного литовца Виргилиюса Чепайтиса» [5] .

Мы довольно часто встречались с ней как в храме, так и дома у отца Александра. Порой она казалась большим ребенком, которого окружал особый, только ей понятный мир. Этот созданный ею мир она бережно хранила, и не каждый мог проникнуть в него. Она никогда не кичилась встречами с Пастернаком или Ахматовой. В ее мире жили и дружили с ней Сергей Аверинцев, блистательные переводчики и знатоки культуры - Владимир Муравьев, Андрей Сергеев и Андрей Кистяковский. Ближе всего ей были Аверинцев и братья Муравьевы, о которых она всегда вспоминала с любовью. Она была человеком редкого обаяния, смирения и таланта. Благодаря ее бескорыстному труду мы смогли познакомиться еще в советские годы в самиздате с произведениями Гилберта Кийта Честертона и Клайвза Стиплса Льюиса, Пэлема Вудхауза и Пола Гэллико. Кстати, она вспоминала, что на Троицу 1972 года отец Александр вместе с отцом Сергием Желудковым [6] впервые дали ей книгу Льюиса на английском. Ее работоспособность и бескорыстие поражали. Причем часто она переводила без какой-либо надежды увидеть свои работы опубликованными в СССР. Но они все равно пробивали себе дорогу. Это она вдохновила в конце 1980-х годов своих друзей Владимира Муравьева и Андрея Кистяковского на перевод трилогии Толкиена. Мне приходилось встречаться с Кистяковским в доме Аркадия Штейнберга, моего учителя в области поэтического перевода. Андрей был яркой, сложной личностью. Общение с ним не отличалось легкостью, но Штейнберг нежно любил его и всячески поддерживал. Внешне Кистяковский напоминал бравого офицера в отставке – поджарый, с ухоженными усами. Большевистскую идеологию ненавидел и не считал нужным скрывать этого. Незадолго до смерти, зная, что неизлечимо болен (у него была диагностирована злокачественная раковая опухоль – меланома), объявил, что берет на себя обязанности распорядителя Солженицынского фонда в СССР. Перенес операцию, и опухоль была удалена, но из-за давления КГБ на врачей не смог получить дальнейшего необходимого лечения. Из-за прогрессирующей болезни вскоре вынужден был сложить полномочия.

Позже Наташа вспоминала: «Я переводила 25 эссе в год. В каждом эссе около четырех страничек. Кроме того, конечно, я занималась другими переводами, для денег. Потом стала переводить и романы. Значит, в год была или книжка Льюиса, или 25 эссе. Это была моя (1)норма(2)» [7] . Ее переводы перепечатывали на пишущей машинке тиражом в 4 экземпляра сначала муж, а потом и друзья. С середины 1960-х годов началось победоносное шествие Честертона, а затем, с начала 1970-х, - и Льюиса по Советской России. Именно поэтому Сергей Сергеевич Аверинцев называл Трауберг «филологом-миссионером». Почему она избрала область художественного перевода? В тоталитарном государстве это единственная возможность реализовать свои дарования, избегая лжи и не кривя душой. Еще в 1930-е годы ХХ столетия поэт Георгий Шенгели при Гослитиздате создал школу художественного перевода. Он много переводил сам и привлек талантливую молодежь – поэтов Аркадия Штейнберга, Арсения Тарковского, Марию Петровых, Семена Липкина, Марка Тарловского. Это была та свободная от идеологической лжи ниша, в которой можно было свободно работать.

Когда вспоминают о развитии прихода отца Александра Меня, редко упоминают, что он начинался с нескольких молодых людей. Когда Мень начинал служить в Алабине в начале 1960-х годов, к нему приезжали четыре молодых человека – Александр Борисов, ныне настоятель храма Святых бессребреников Космы и Дамиана, Михаил Аксенов-Меерсон, ныне настоятель храма Христа Спасителя в Нью-Йорке, Александр Юликов, ныне известный художник, и его друг - искусствовед Евгений Барабанов. В течение четырех лет, которые отец Александр прослужил в Алабине, количество молодежи не увеличивалось. Но уже в Тарасовке, куда он был переведен после скандала, спровоцированного тогдашним сотрудником Ново-Иерусалимского музея Львом Лебедевым [8] , количество молодежи и представителей более старшего поколения российской интеллигенции начало постепенно увеличиваться. Появился молодой ученый-математик Лев Покровский со своей женой, ныне известным иконописцем Ксенией. В приходе крестился молодой ученый Сергей Сергеевич Хоружий, ныне доктор физико-математических наук, известный богослов. Сюда наведывался историк русской мысли Мелик Агурский. Часто бывала в Тарасовке филолог Александра Цукерман, урожденная Чиликина, двоюродная сестра священника Николая Эшлимана и супруга известного правозащитника Бориса Цукермана. Здесь можно было встретить преданную отцу Александру алабинскую прихожанку, талантливого историка искусства и филолога Елену Огневу. В Тарасовке происходило воцерковление более молодой поросли второго призыва – талантливых композиторов Олега Степурко и Валерия Ушакова. Здесь начала помогать отцу Александру в редактировании его книг искусствовед Евгения Березина, ставшая близкой подругой Наташи Трауберг. Именно в Тарасовке снимался фильм Михаила Калика «Любить», которому отец Александр дал пространное интервью. Фильм показали в научно-исследовательском институте, в котором работал младший брат отца Александра – Павел, всячески помогавший старшему брату. Благодаря его усилиям фильм Калика был показан в НИИ. После показа был написан донос в райком партии, что фильм идеологически не выдержан, поскольку «самым умным в фильме оказался священник». Фильм запретили. Органами КГБ были изъяты все копии, кроме одной, спрятанной оператором фильма Инессой Туманян.

Служа в Тарасовке, отец Александр познакомился со знаменитой пианисткой Марией Юдиной и писателем Александром Солженицыным. Я прекрасно помню атмосферу тарасовского периода, поскольку мое воцерковление в августе 1967 года началось именно там. С одной стороны, постоянные мелочные придирки и доносы настоятеля – священника Серафима Голубцова [9] , запрещение встречаться с прихожанами в сторожке, с другой – немыслимая атмосфера свободы, постоянная радость общения с отцом Александром и знакомство с новыми прихожанами. Казалось, ничто не может помешать отцу Александру общаться с прихожанами, делиться с ними радостью жизни. В моей памяти запечатлелись такие образы: после литургии над обрывом, на берегу Клязьмы, прихожане – Михаил Аксенов-Меерсон и Женя Барабанов - дожидаются отца Александра. Он выходит из храма, и все направляются к даче, которую снимала в Тарасовке Ксения Покровская с семьей. Общение продолжается и по пути к даче, и на самой даче. Отец Александр сыпал направо и налево афоризмами, дарил идеи. Причем это не был водопад, проливавшийся на всех без разбору. Его дары были адресными и предназначались конкретным людям. Одна московская церковная дама метко подметила важное его свойство: «Проницателен до прозорливости». Он прозревал в окружающих его людях скрытые для них самих дарования и методом сократовской маевтики помогал им раскрыться. Он был красив и внешне – всегда ровно подстриженные черные, немного вьющиеся волосы, аккуратно подстриженная бородка. Никогда не носил нелепых косичек на затылке вкупе с нестриженой бородой, так уродующих большинство наших православных батюшек. В нем не было даже грана стилизации, во всем он был самобытен и необычен. Одевался без роскоши, но элегантно и со вкусом. Был прекрасным проповедником – говорил кратко, понятно, всегда вкладывал в проповедь не больше одной-двух центральных мыслей. Говорил с подъемом, в меру используя ораторские приемы. Прежде всего в общении с ним запоминалась его неподражаемая мимика и глаза, которые лучились любовью и радостью. В нем жила подлинная радость жизни, радость общения – и он щедро делился этими дарами.

Откуда он черпал силы? Как умудрялся сохранять заряд радости и бодрости в самые темные времена? Много ему давало служение литургии и постоянное пребывание в молитве. Таинство евхаристии, во время которого верующему преподается под видом хлеба и вина Тело и Кровь Христа, является центральным в жизни христианина. Мне приходилось неоднократно наблюдать, как преображался во время служения литургии отец Александр. Для него служение литургии становилось неизбывной радостью ближайшего пребывания с воскресшим Иисусом Христом, реально, здесь и сейчас пребывающего в нашей жизни. Молитвенное воздевание рук перед престолом в то время, когда хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа, благодатный свет, которым озарялось его лицо, смиренное поклонение Дарам - все это свидетельствовало о том, что для него служение литургии – живое и непосредственное общение с Богом. Залог вечной жизни, который вручается христианину уже на земле. Он постоянно напоминал нам, своим прихожанам, что благодать не обитает в злобных и завистливых сердцах. Приобщаясь Божественной благодати во время литургии, мы призваны бережно хранить и умножать ее в своих сердцах, страшась осуждения, зависти, злобы, недоброжелательства.

Он сумел приобщить многих прихожан к молитвенной стихии. Это особый талант духовника. Подобно раскаленной магме, которая ныне надежно упрятана в глубинах Земли и лишь изредка вырывается на поверхность, течет в глубинах времени раскаленная стихия молитвы. Какое счастье припадать к этой огненной реке, соединяясь с многовековыми молитвами далеких предков. Погружаясь в ее огненные воды, ощущаешь, как мгновенно она уничтожает распри и разделения, как сгорает все наносное - то, что слеплено нами здесь, на земле, из сена, соломы, дерева. Зато наши беды и печали сверкают в ней подобно драгоценным камням. Она выжигает все пустое и временное, неспешно уносясь к тому сияющему небесному Иерусалиму, о котором говорит тайновидец Иоанн в своем Апокалипсисе. Ведь она есть та самая река жизни, которая протекает через небесный град и напояет всех живительной силой. «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца. Среди улицы его и по ту и по другую сторону реки, древо жизни» (Откр. 22: 1 - 2). Отец Александр постоянно припадал к этой реке и щедро делился дарами с окружающими.

Иногда казался чрезмерно смешливым и даже озорным. Помню, как композитор Соня Губайдулина после знакомства с ним в начале 1970-х годов сказала: «Слишком светский». Это происходило во время освящении квартиры композитора Валерия Ушакова на Преображенке. Действительно, он был своим среди московской интеллигенции, продолжая оставаться православным священником. Откуда нам, выросшим в безбожии, было знать, каким должен быть настоящий священник? Многие из нас под влиянием Достоевского, в том числе и автор этих строк, продолжали искать некоего старца Зосиму, который бы соответствовал воображаемым требованиям Православия. После того как по России прокатилось большевистское огненное колесо, как могли сохраниться в ней достоевские старцы? Гений не умещается ни в какие трафаретные рамки. По меткому выражению писателя и философа Николая Бокова, отец Александр был «моцартианской» личностью. Хотя сам он как-то признался мне, что его жизнелюбие не врожденное и не унаследованное. В ранней юности он рос довольно меланхоличным подростком. Да и сталинские времена не располагали к веселью. Это подтверждают немногое фотографии тех лет. Когда школьные друзья спросили его младшего брата Павла, чем занимается старший брат, тот кратко, но емко ответил: «Читает и пишет». Школьные годы целиком были посвящены изучению истории Церкви и богословию. Тогда он впервые начал писать, в том числе и стихи. Неплохо рисовал, занимаясь в студии известного художника-анималиста Ватагина. Многие его рисунки тех лет вполне могли бы украсить сегодня его книги. Но уже в институте Александр Мень стал душой общества, объединяя вокруг себя друзей и заражая их весельем и радостью. С гитарой в руках, в кругу друзей, любивший и умевший петь – таким он предстает на студенческих фотографиях. Таким я запомнил его в Тарасовке.

Вот пример еще одного из его афоризмов – «упущенные возможности – навсегда упущенные возможности». Следует отдать должное его тогдашним прихожанам – они мгновенно, на лету схватывали его замыслы и вместе претворяли их в жизнь. На моих глазах отец Александр передает английское издание книги Николая Зернова [10] «Русский религиозный ренессанс» Мише Меерсону, а тот, не пряча книгу в свой добротный прославленный кожаный портфель, в котором умещалось больше, чем в чемодане, почти тут же распределяет главы между прихожанами, чтобы те начали перевод. Одна из глав досталась мне. Неудивительно, что в 1974 году, спустя семь лет этот перевод, отредактированный самим Николаем Зерновым, был издан Никитой Струве в Париже.

Возрождение «Вестника русского студенческого христианского движения» было делом двух конгениально мыслящих людей – отца Александра в СССР и Никиты Струве во Франции. Об этом позже в расширенном издании книги «Бодался теленок с дубом» будет вспоминать Александр Солженицын, который активно подключился и стал третьим в деле возрождения парижского «Вестника», который благодаря Асе Дуровой и Степану Татищеву [11] нелегально возвращался в Москву, пробуждая и побуждая к делу религиозного просвещения и противостояния коммунизму. Когда из Пскова в Москву приезжал священник Сергий Желудков, он обязательно приезжал в Тарасовку. Во многом они с отцом Александром были единомышленниками.