Новый Мир ( № 12 2008)

“Душно! — сказал Серега, снимая пиджак, хоть ночь была прохладная. От Сереги валил пар. — До чего же душно!” — и сбросил майку. Обнажившиеся татуировки сияли, словно высыпавшие на небе созвездия: Крест, Дева, Волк, Ворон, Дракон, Змея, Орел, Скорпион, Стрела… Серега что-то буровил чуть слышно. Очертания татуировок начали расползаться, и вскоре все его тело стало равномерно мерцать бледным голубоватым светом. И вдруг на этой голубизне появились сменяющие друг друга изображения. Как на экране черно-белого телевизора. Люди в телогрейках валили лес. Ракета, изрыгая столб пламени, отрывалась от стартовой площадки и уносилась в космос. Между двумя шеренгами солдат с рвущимися с поводков овчарками проходила колонна заключенных. В дверь, над которой было написано “Магазин”, вползала растянувшаяся на сто метров хмурая очередь. Хоккеисты с буквами “СССР” на груди носились по ледяной площадке, заколачивая шайбы в ворота противников. Инженеры стояли у кульманов, проводя загадочные линии на листах ватмана при помощи рейсшин, рейсфейдеров и кронциркулей. А откуда-то изнутри Сереги глухо, с шорохами и потрескиваниями, как с заезженной виниловой пластинки, звучало: Здесь под небом чужим я как гость нежеланный, слышу крик журавлей, улетающих вдаль… День и ночь над тайгой завывают бураны, Крайний Север суров, молчалив и угрюм. По глубоким снегам конвоиры шагают, неизвестно куда заключенных ведут… А в тундре мороз и пурга, болота и дикие звери. Машины не ходят сюда, бредут, спотыкаясь, олени; Может быть, до весны под пушистым сугробом мне придется лежать, дожидать черных дней. Мое тело друзья похоронят без гроба, чтоб увидеть я мог вдаль летящих гусей … Серегина голова начала раздуваться, словно первомайский воздушный шарик, и лопнула. Из шеи хлынула светящаяся жидкость. И по поверхности растекшейся по асфальту лужи шла все та же советская кинохроника, дергающаяся от нарушения синхронизации строчной развертки… Мое тело друзья похоронят без гроба…

Нет, Серега тогда не умер. Произошло это восемь месяцев спустя — в январе 2007 года, на Крещение, когда стояла аномально теплая погода и небосвод сотрясали раскаты инфернального грома. Когда растаявший снег растекся по поверхности России огромной лужей, в которой агонизировал призрак страны. Страны, в которой родился Серега. И в которой ему не суждено было умереть.

Удивись и замри

Муратханов Вадим Ахматханович родился в 1974 году в городе Фрунзе. В 1990-м переехал в Ташкент, где окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Один из основателей объединения “Ташкентская поэтическая школа”, альманаха “Малый шелковый путь” и Ташкентского открытого фестиваля поэзии. Публиковался во многих журналах и альманахах, автор четырех книг стихов. Живет в Москве, заведует отделом поэзии журнала “Новая Юность”.

* *

*

От тяжелых гусениц

спасу родную улицу.

Пьяница бульдозерист

на нее не сунется.

Не подъедет экскаватор

с многотонной гирею

покрывать мою кровать

штукатуркой с пылью.

Пусть испишут в тресте акт

подписями гадкими —

напущу цепных собак,

перебью рогатками.

Я — кащей стареющий

с тридевятой улицы,

вороньем и воробьем

гимны мне поются.

Под небесным куполом,

под зеленым луком

во дворе зарыт сундук

с моим волшебным духом.

Там взамен

стен и мин,

для войны пригодное,

пугало растет над ним,

злое, огородное.

Ерь

Мне вчера явился Ерь,

за спиной — котомка.

Посидели с ним, поели,

выпили негромко.

Встряхивал он головой

в деревенском стиле:

мол, давно уже его

не произносили.

Я и взялся сгоряча,

замычал, закрякал...

Ерь на это заскучал —

а потом заплакал.

* *

*

Я узнал в середине дня

от Кольцовой Тани:

Лева Гусев ждал меня

со своей компанией.

И теперь я этим прямо

крайне озадачен,

так что даже папа с мамой

волноваться начали.

Хоть и встречу я его

доводами кроткими,

будет с Левой разговор

чересчур короткий.

Но бояться хулигана

нас не учит Родина.

Гнать его метлой поганой,

обществу негодного!

Что облил водой дежурных,

что ругался матом —

без раздумий подтвержу

перед любым вожатым.

Вот отдельные штрихи

к портрету Левы Гусева.

Раз пишу о нем стихи,

значит, не боюсь его.

* *

*

Удобнее иметь своим кумиром

ровесника, чтоб можно было с ним

в одну эпоху радоваться жизни

и по нему за временем следить.

Состарившись, ворчать и видеть в нем

товарища по поколенью.

А я люблю угасших звезд, сошедших

со сцены и, желательно, с земли.

Они смеются с выцветших конвертов,

и крутится пластинка, как душа.

От старости потрескивают сухо

их молодые голоса.

Лес

В заброшенной фабрике ржавчина, сырость,