Новый Мир ( № 12 2008)

Люда сломала позвоночник и навсегда осталась прикованной к инвалидному креслу, которое купили за счет сельсовета. Ее парень несколько раз еще приезжал, удостоверился, что Люда на ноги никогда не встанет, и свадьбу по обоюдному согласию отменили. Последнее, что он ей сказал, было:

— Я тебя люблю и всегда буду любить. Если ты все-таки поправишься, дай мне знать. Даже если я буду женат — все равно вернусь к тебе.

И сразу после этого женился на другой.

Люда перестала играть в биллиард, зато научилась вышивать и не ходить. Руки стали для нее и руками, и ногами.

Тогда-то моя корова — мама Ласьки — и распотрошила копну сена у Камайкиных. Я потеряла ее из виду, так как зачиталась “Отверженными” Гюго.

Старой Камайкиной сразу же донесли, чья корова это натворила, а та была настолько добра, что в мгновение ока примчалась ко мне ругаться.

Я пробовала оправдаться, но на последние обвинительные вопли Камайкиной, которые она без устали вновь и вновь повторяла, мне ответить было нечего. Она кричала:

— Кто мне теперь соберет сено?! Кто мне его соберет?!

6

А еще есть Шапочка. Мальчик лет восьми, которого мама постоянно сдает в интернат и который постоянно оттуда сбегает. Мама тоже сбегает. Несколько раз в году. В Одессу. С любовниками. Но всегда возвращается.

У Шапочки эпилепсия, и когда ему что-нибудь говорят, он отвечает:

— Что?

Я иду на кладбище, которое называю плодово-ягодным, Шапочка — за мной. На кладбище растет все то, что я люблю: клубника величиной с кулак, черешни, вишни, яблоки, грушки и сливы, белые и синие. Можно набрать себе полную пазуху чего захочешь, а потом “вкусно” прогуливаться между могил, изучая надписи.

Шапочка дышит мне в спину.

— Шапочка, я на кладбище, — говорю ему. — Ты со мной?

— Что? — отвечает Шапочка и на шаг отступает.

— Приглядел бы лучше за коровами. Как забредут в огороды — и мне, и тебе достанется на орехи.

— Что? — отвечает Шапочка и на шаг приближается.

— А ты не боишься ходить на кладбище, Шапочка?

Шапочка не знает, что сказать. Выбирает между “Что?” и “Не боюсь”. Наконец отвечает:

— Не боюсь. Чего мне бояться. Когда умру, буду здесь лежать.

— Может, и не будешь. К тому времени, когда ты умрешь, на этом кладбище уже не останется места для твоей могилы.

— Почему это не останется? — обижается Шапочка и убегает куда-то за кусты.

Когда Шапочкина мама в очередной раз сбежала с любовником в Одессу, Шапочка пошел на Беремянский пруд, заплыл на два метра от берега и утонул. В воде его поймала болезнь.

— Шапочка, — говорили ему ангелы у небесных ворот, — зачем ты пошел купаться на Беремянский пруд? Ты же знаешь, что в воде тебя хватает твоя болезнь.

— Что? — ответил Шапочка.

— Смотри, Шапочка, это тебе не интернат. Отсюда не сбежишь.

Шапочка не знал, что сказать. Выбирал между “Что?” и “Захочу и сбегу!”. Наконец ответил:

— Захочу и сбегу!

7

Некоторые груши лучше не рвать, они растут прямо на могилах, большие и сочные, похожие на человеческие черепа. Но я не суеверна и с удовольствием съем несколько десятков.

Вдруг вижу: стоит Люба Вулан рядом со своим нормальным младшим братом.

— Полезай на грушу, — велит Любе брат.

Люба хохочет и пытается поцеловать брата в лоб.

— Полезай на грушу, кому сказал!

Люба лезет на дерево. Прямо под грушей — могила Васильовского, отца трех рыжеволосых чертенят. Васильовский говорит Любе:

— Люба, не надо тебе на грушу, вот ты когда-то влезла на черешню — и что потом было?

— Быстрее-быстрее, — подгоняет Любу брат.

Люба добралась до первой толстой ветви и смеется.

— Выше лезь, — приказывает брат.

— Не нужно, Люба, — настаивает Васильовский, — твой брат дурной человек. Он хочет твоей смерти или смерти твоего ребенка, которого ты носишь в себе.

Люба влезла выше. Она повисла надо всеми нами и улыбается. Подол ее юбки задрался, и я вижу, что она тоже без трусов.

— А теперь прыгай, Люба! — кричит брат. — Прыгай на землю!

— Люба, не прыгай, — реву я, — ни в коем случае не прыгай!

Васильовский сокрушенно покачивает своими грушеподобными черепами меж ветвей.

— Прыгай, Люба!

— Не прыгай, Люба!

— Прыгай!

Люба готовится спрыгнуть.

И тут появляется моя корова. Ласька. У нее красное молоко и мычание тоскливое, скоро она сдохнет, но сейчас она знает, на чьей стороне добро.

Ласька заревела, как бык, пустила ноздрями огонь, ударила копытом о землю и кинулась рогами на Любиного брата.

Тот даже испугаться не успел, как кувыркнулся в свежевырытую Шапочкину могилу.

Ласька постояла над могильной ямой, посторожила еще несколько минут Любиного брата, а потом вернулась на пастбище рвать выцветшую траву и тоскливо мукать.

— Люба, зачем ты слушаешь этого придурка? — говорила я, помогая Любе слезть с груши.

— Потому что я его люблю, — ответила Люба.

— Послушай, а ты упала с вишни и потому стала немой или родилась без верхнего нёба?

— У меня нет верхнего нёба. — Улыбнувшись, Люба открыла рот, чтобы мне это показать.

Я ей отдала свои трусы.

8

Родители приехали утром в воскресенье, привезли мне шоколадки и абрикосы. Мама прижимает меня к груди, потом внезапно отстраняется