Новый Мир ( № 12 2010)

— Ну вот еще... Мало, что ли, парень всякого зверства на своей шкуре испытал? Да и не принято в нашей земле детей бить...

Я чуть не застонала. Это что ж за такая безумная земля? Как она еще внутрь себя не провалилась?

— Вот потому-то и не понимаешь ты ничего в здешних делах да здешних людях. — Мне жаль было его, но пришелец из загадочной земли явно нуждался в горьком лекарстве. — Если даже в такой малости глупишь, чего ж о прочем говорить? Как же ты отважился о Боге своем учить, если в житейских делах ничего не смыслишь? Над тобой смеяться будут... и не только над тобой.

— Через два дня после бунта Хаонари опять пришел. — Гармай явно воспользовался паузой, чтобы увести разговор от опасной для его задницы темы. — Предлагал господину присоединиться к ним.

— Да, — глухо подтвердил Алан, — было такое дело. Явился с толпой соратников. Дюжина, если не больше. При оружии, в шелка разряженные. Ввалились во двор, позвали меня, спросили, пойду ли я с ними — хозяев резать и тем Богу Истинному служить. Тут уж я накричал на них. Сказал, что резней этой служат они не Богу, а врагу Его, диаволу. Что ничего не знают они о Боге, да и ту малость, что от меня услышали, по своей прихоти извратили. Что кто поднимет меч, тот от меча и погибнет.

— Они сперва побить его хотели, — добавил Гармай, — да Хаонари волков своих удержал. Ушли, воротиной хлопнули. А потом он и ко мне подошел, наутро. Я как раз от колодца с ведрами топал. Говорит — ну ты-то с нами пойдешь? Ты ж наш, ты раб, вот и клеймо, как и у нас. Бросай, говорит, своего господина, у него хоть и есть правильные слова, да многовато дури в башке...

Я хмыкнула. Кое в чем душегуб был совершенно прав.

— А я ему сказал, что ни на шаг от господина не отойду, — возбужденно продолжал Гармай. — Что не хочу свободным делаться, если без него, без господина. Тогда Хаонари сплюнул и пошел себе... После того я к тебе, тетушка, Гхири и послал. Сказал ему: к тетушке беги давай, зови сюда. Пропадем тут без нее, сказал. А он умный, Гхири, догадался, куда бечь.

О полученной затрещине мальчишка, что любопытно, умолчал.

— Еще седмицу мы дома сидели, — продолжал Алан. — Потом вроде усмирили бунт.

— А я в городе крутился, — добавил Гармай. — И разговоры нехорошие слышал. Что вроде как Хаонари от господина моего зловерие подцепил. Вроде как поймали одного из тех рабов, что вместе с ним тогда приходили. И тот под пытками показал... Вот тогда мы решили — уходить надо.

И чтобы на твой дом, тетушка, беду не навести, и господина чтоб сберечь. Сбегал я на разведку, место отыскал, вернулся за господином, знак тебе оставил — ну и пошли мы сюда. Уже пятый день сидим. Скучно...

Скучно ему, паршивцу...

— Плохи наши дела, — объявила я, помолчав. — Из Внутреннего Дома легион идет в Огхойю, на усмирение. Может, завтра будет, может, послезавтра. Это вам не стража наместника, эти волки службу знают. Бунт рабов— это ж такое дело, что просто так не оставляют. Выжигать надо скверну каленым железом, чтобы дюжины дюжин лет помнили, боялись... Такое тут начнется... Ни в какой рощице не отсидишься. Поймают тебя, Алан.

Потрескивало пламя в костерке, трещала у нас над головами птица какая-то, и тихо-тихо, замолкая на ночь, стрекотали в траве цикады. Зной дневного солнца давно уж развеялся, пробегали то и дело прохладные ночные ветерки, но зябко еще не было.

— Значит, на то воля Божия, — отвернувшись, вздохнул Алан. — Что толку от нее бегать? Да ведь я с самого начала на медовые пироги не рассчитывал. Я должен был сюда слово о спасении принести, а там пускай хоть жгут. Я и принес...

— Ну и сам видишь, чем обернулось. — Во рту у меня сделалось кисло.— Кровью. И это не вся еще кровь, и та, что легион прольет, — тоже не вся. Большая смута в Высоком Доме начнется да и на другие земли перекинется. Сам погляди — повсюду ведь есть рабы. И ненавидят они господ своих и мечтают о жестокой мести. Что их в покорности держит? Страх перед силой государевой, это первое. Да только одного страха мало, ко всему человек привыкает, к страху тоже. И тут второе: понимают рабы, что такова судьба их и не попрешь супротив судьбы. Это все равно как против ветра плевать да воду палкой сечь. Тут хочешь не хочешь, а смиришься. Раб может сбежать от жестокого хозяина, может и свободу обрести, хотя и редко то случается, — но никогда еще рабам в голову не приходило, что вообще не должно быть на земле рабства. Что их доля — не судьба, которая сильнее богов, а злая воля какого-то Черного. И что есть у них могучий покровитель на небесах, который призывает их восстать... Теперь они веру получили, и вера впереди их покатится, в кровавую кашу все земли размалывая. Никакими легионами не сдержать...

— Но это же чушь собачья, что этот Хаонари напридумывал! — вскинулся Алан. — Так извратить божественное учение... Ведь у нас ничего такого не было, когда воплотился в нашей земле Бог. Хотя и у нас было рабство, и жестокости всякие были, почище ваших. Но уверовавшие в Господа не поднимали бунтов, не лили реки крови... — Он замялся, словно прислушиваясь к чему-то. — Ну, то есть, конечно, в жизни всякое случалось, но чтобы так...

— Ты еще всего не знаешь, — вздохнула я. Жестоко было открывать ему это, но и молчать не стоило. — Ты не знаешь, к примеру, что Хаонари родом из-за южного моря, что за пределами Высокого Дома. Из Ги-Даорингу он. В малолетстве сюда попал, с родителями вместе... Имя ему хозяин здешнее дал, а истинное имя-то его другое, Ми-Гарохажи, что означает “месть земли”. И здешних богов он чтил притворно, ибо воспитан был в тамошней вере. А они, южные варвары, богам своим человеческие жертвы приносят. Хаонари это с молоком матери впитал. Вот и думай, зачем ему столько крови? Я пока ехала, со многими перемолвилась, были и те, кто своими глазами его злодейства видел. Не абы как он людей казнил. Когда на каждом пальце верхнюю фалангу отрезают — думаешь, это простая жестокость? Нет, родной, это у них за морем так принято жертву к убиению готовить. Когда из живого человека сердце вырывают, а после жгут — это опять же обряд ихний. Только Хаонари не божкам своим диким эти жертвы возносил, а твоему Истинному Богу.

В слабом свете костра не было видно, как побледнел Алан, но я и так знала, что кожа его сейчас белее пальмовой бумаги.

— Какой же я дурак... — слетело с его губ, а потом еще несколько слов, не по-нашему. — Понимаешь, когда я шел сюда — думал, будут люди, которые станут смеяться над истинной верой. И будут люди, которые возненавидят ее и начнут преследовать вестников Слова. Будут, однако же, и уверовавшие. А вот что найдутся злодеи, которые так исказят суть... в угоду своим страстям, своим идолам... нет, я понимал, что такое возможно, но как-то... не готов был. Надеялся, пронесет... ведь мне казалось, я хорошо подготовлен. Я восемь лет изучал ваши обычаи, языки... читал свитки ваших мудрецов... И все пошло насмарку. Из-за какого-то...

Выплюнув ненаше слово, он вновь замолчал, и не хотела я прерывать вязкую тишину.

— Остается одно, — наконец встрепенулся Алан. — Я вернусь в Огхойю и сдамся властям. Объявлю им, что Истинный Бог — это вовсе не то чудовище, которое сочинил Хаонари. Что наша вера не призывает бунтовать против земного порядка. Что...

— Ничего глупее не мог придумать? — сплюнула я в костер кислую слюну. — Ты что, вообразил, будто тысячные толпы соберутся тебя слушать? Твои слова долетят только до государева чиновника да парочки палачей. И уверяю тебя, они не станут в божественных тонкостях разбираться. Им надо представить Внутреннему Дому зачинщика смуты. И это будешь ты. Хаонари сбежал, и когда еще его словят, если вообще словят. А ты вот он, рядом. Казнят тебя в столице, и всего делов. А Хаонари что? Он ловкая тварь, он еще вдоволь по Высокому Дому погуляет, кровушки польет. Потом-то конец ясный — или поймают государевы люди, или свои же придушат... И ты этого смертью своей глупой не остановишь. Уж о том не говорю, что и мальчишку погубишь. Он ведь от тебя не отвяжется. Не так ли, Гармай?

Тот промолчал и только плотнее прижался к своему господину.

— Что же ты предлагаешь, тетушка? — тусклым голосом спросил Алан.

А что я предлагаю? Будто у меня есть задумка какая. Сдаваться властям нельзя, долго бегать от них тоже не выйдет. Я, конечно, пошла бы с ними, но и мои уловки бесполезны против целого легиона. Ведь каждый локоть земли прочешут, каждую пядь. А Алана-то многие видели, уже год, как он в наших краях бродит, Бога своего проповедует...

Уже год... А раньше?

— Алан, — сказала я. — По твоим словам, ты родом из очень дальней земли, что за бескрайним океаном. Я права?

Он молча кивнул.

— И так далека твоя земля, что хоть всю жизнь до нее на лучшем жеребце скачи да на лучшем корабле плыви, а ведь не доскачешь и не доплывешь. Иначе б нашлись путешественники, и ходили бы из уст в уста их рассказы. Тебе на вид не более трех дюжин лет. Как же ты сумел добраться до Высокого Дома, Алан?