Новый Мир ( № 12 2010)

Представляю себе 2-е декабря. Унтер-ден-Линден [6] в предрождественском убранстве. Хорошенькие немочки осыпают цветами офицеров бундесвера.

У народа праздник, шумят в последний раз германские дубы, Лореляй весело плещется в проруби, духи Фихте, Гёте и Гегеля парят в зимнем воздухе. Пируют за столами германские вожди [7] . И я, российский писатель, выйдя из благотворительной казармы, стою где-то в уголку, чужой на этом празднике жизни.

Чего же они все так боятся? Алеша многозначительно говорил мне про Пермь, так это же прекрасно — Пермь. Говорят, тут будет большая Боливия. Но ведь 70 лет тут была большая Совдепия! Я сказал ему, что при прочих равных условиях всё могло быть гораздо хуже. (Горбачёв или кто-то другой мог бы вести неизбежную перестройку ещё аппаратнее, ещё коммунистичнее, ещё лживей и путаней.) Он оба раза мне тыкал: у тебя дочь растёт. Дочери моей, может быть, не повезло с отцом, но с эпохой ей скорее всё-таки повезло. Для меня большое облегчение, что Катя растёт в эти, а не в «те» годы. Я сказал ему (не сказал — что в отличие от него) прожил здесь все эти годы и свидетельствую, что «те» были — хуже. Он ответил, что ценит «мои чувства», но что я — это не население СССР. (То есть это опять о колбасе.) Я ему — что до населения СССР, то вы там, по-моему, судите обо всём по роману «Невозвращенец», а это «неадекватно».

Какое-то повальное заблуждение, что всё дело — в экономике, а единственный выход — в эмиграции, бежать отсюда на все четыре стороны. Да, я тоже люблю колбасу и к тому же остро нуждаюсь именно в ней (по лености готовить). Да, в хозяйстве у нас — катастрофа, да, будет еще похуже, да, перестройка развивается невыносимо медленно и двусмысленно. Да, с этим надо бороться, но бороться — можно, в этом ведь и заключается свобода! Это больше не игра в одни ворота, как прежде. Никогда в России «всё» не упиралось в экономику. Мы не умеем разумно трудиться, мы люди «настроения», но именно поэтому хозяйство наладится лишь тогда, когда заработают рычаги, воздействующие на настроение людей (правда, доверие, последовательность). Как (вынося за скобки множество различий — так они скорее в пользу наших дней!) в конце 50-х, когда не случайно от души пелось: «И хорошее настроение не покинет больше вас». А это всё упирается в политику, а политика загипнотизирована идеологией. Так что теперь экономика «первична» в России ещё меньше, чем когда бы то ни было. Мы сами сплошь не ценим и не понимаем того, что даёт нам «гласность», то есть правда и свобода.

Мы сетуем на то, что «народ» не хочет работать, что «народу» не нужна свобода. Народ не хочет работать, потому что на заработанные деньги можно грызть хер, и ему не нужна свобода, состоящая в брехне. Товар на рынке появится тогда, когда партия коммунистов перестанет понукать «давай-давай» и начнёт безоглядно каяться и просить прощения. Вот тогда и посмотрим, как поведет себя народ, откажется ли он от работы и от свободы! Да и сегодня уже те, кому хуже всех, — шахтёры просят (я сам слышал) одного: дайте нам спокойно работать. И вообще, почему о настроении людей мы судим по речам Полозкова, по истерикам мэнээсов да по хулиганам из подворотни, а не (слава Богу, впервые за 70 лет такая возможность появилась!) по голосам на выборах?! Ведь доля демократов в разных парламентах за год (весна 89-го — весна 90-го) выросла.

Загадка: как это интеллигенции не нужна свобода? Дореволюционная интеллигенция навязывала «народу» максимализм своих политических требований, нынешняя же — мудро вздыхая, снижает собственные требования до кажущегося ей «народным» уровня колбасы. Разгадка: этот уровень — вовсе не «народный», народом тут только умело прикрываются (аппаратчики на свой манер, интеллигенты — на свой); это, увы, уровень самой нашей, с позволения сказать, интеллигенции [8] . Это ей, интеллигенции, нужна колбаса (пусть мало и плохая, но с гарантией) и не нужна свобода! Ведь и в ОВИР сегодня рвутся те, кто при Брежневе сторонился «отказников», как прокаженных. Да, это и есть разгадка: этим людям (как и аппаратчикам) попросту хорошо тогда было, при Брежневе. Они — привыкли.

Вот почему и нынешняя («4-я») эмиграция — мешочная: в Америку едут, как из Рязани в Москву. Противно.

А<лексей> Ц<ветков> ссылался на Маршалла Голдмана, доказывая мне, как у нас всё безнадежно. Как будто своей головы нет на плечах. Вот и подумать бы своей головой.

«Радио Свобода» некритично относится к своим корреспондентам. Развелось их нынче в Москве — пруд пруди, благо безопасно. Так вот именно потому, что безопасно, и не стоило бы путать этих людей с теми, которые рисковали сотрудничать со «Свободой» прежде. Тогда это были, как правило, просто люди посмелее других, кому вовсе уж нечем становилось дышать в СССР. С ними всё было просто и понятно, и говорили они если не истину, то почти всегда именно то, что думали. Теперь не всё так просто и однозначно. Прежде у нас была только агрессивная власть, безгласная масса народа и — «кучка отщепенцев, никого не представляющих». Теперь у нас — «общество». И, как всякое общество, оно неоднородно, сложно по составу, разнонаправленно по интересам. И люди говорят не просто «правду» или «неправду», но то, что (сознательно или бессознательно) обусловлено их особенным интересом. Здесь много самых разных течений, ещё больше оттенков и полутонов. Это всё не мешало бы учитывать, воспринимая информацию из СССР. Собственно, это везде и всегда было так, и на Западе так, мы только не привыкли, что в СССР теперь это тоже становится так. Ничего худого в том нет, нужно только, повторюсь, критически осмысливать соответствующие высказывания.

Один российский писатель («ЛГ», где-то первые месяцы этого года) пожаловался, что у его друга, тоже писателя, неопубликованных рукописей целая

«с а р а й к а». (Он так выразился: не сарай, а «сарайка», чтоб жалостливей было.) Так вот, теперь у каждого какая-то «сарайка». Всякий свою «сарайку» и отстаивает как умеет. Одного выбрали депутатом — он горой за прохождение какого-то частного законопроекта. Другого не выбрали — он иронизирует насчёт перестройки в целом. Один в команде Горбачёва, другой — Ельцина [9] . Экономиста выбрали в ЦК КПСС — он за «социализм», он верит, что партия продвинет экономическую реформу, он против выхода из КПСС. Юристу нужна реформа политическая — он готов на союз с директорами совхозов, злейшими врагами частной собственности [10] . Человек хочет эмигрировать — ему это сподручней в атмосфере всеобщего бегства из страны. Во всех этих (и многих других) случаях особенный оттенок добавляется ещё и постольку, поскольку перед нами — вчерашний диссидент, или же перестроившийся конформист, или же честолюбивый молодой человек новейшей формации. Добавьте сюда ещё общую путаницу в мозгах, непривычку к культурному спору, озлобление— вот с учётом всего этого только и можно разобраться в разноголосице проснувшихся с 70-летнего похмелья Рип ван Винклей [11] .

Так что когда, например, Семён Мирский возвращается из Москвы и Ленинграда в Париж, возвещая: все в СССР хотят либо уехать из страны, либо как-то очень страшно вешать коммунистов, — то очень важно сделать паузу, призадуматься и спросить: а кто именно говорил с парижским гостем и в каких интонациях всё это прозвучало в каждом отдельном случае?

Порой просто «физически» не жилось в прежние годы. Дело даже не во вздрагиваниях от лифта по ночам, а — сколько было унизительно-безысходного. Всё хорошее (а много было хорошего: дружба, азарт — ведь вся молодость осталась там) было не «благодаря», а «вопреки». Я и сам тогда (82 — 84) рвался на Запад, и сейчас слова не скажу против тогдашней эмиграции. Говорили тогда (не из тех ли кое-кто, которые теперь срочно меняют валюту? но не только, разумеется; и с обратной стороны, солженицынской), что надо оставаться и «страдать вместе с родиной». Но оставались-то не только страдать (страдать— это 40 лет в лагерях, как униатские батюшки), сколько врать и становиться раком вместе с родиной. Нет, ехали — и слава Богу. Но теперь — противно.

И не дело — плевать на нашу новорожденную свободу, потому что народу нужна колбаса. Народ разберется, что ему нужно. А наше дело — свободу нашу ценить и посильно вести к тому, чтобы её становилось больше и больше, а двусмысленность и фарисейство — рассыпались бы в прах. П р о ч е е п р и-

л о ж и т с я.

2. Чт. Иракские войска захватили весь Кувейт. Нами выращенные, научились: в Кувейте — революция, пришли на помощь.

Реакция — советско-американская идиллия!

3. Пт. Бейкер залетел из Монголии во Внуково, и они с Шеварднадзе — совместное заявление, осуждающее Ирак!

Как было бы лет ещё 5 назад? «Американская агрессия в Персидском заливе. В Кувейте — революция в ответ на движение „Саратоги” [12] к аравийским берегам (обратный порядок действий очень удобен). Ирак поспешил на помощь Кувейту. Руки прочь от Ирака!»

4. Сб. Сообщают, что в Ираке казнили 120 (!) офицеров за отказ участвовать в агрессии… Это, точно, начало конца (Саддама Хусейна). Началом конца Гитлера историки считают 43-й год (заговор генералов плюс тотальная мобилизация). Туда и дорога. Хотя всем этим Кувейтам и саудовцам какая-нибудь (не социалистическая и не фундаменталистская) революция не помешала бы. Жалко этих баб, которым чуть ли не каждый день рубят головы за супружеские измены. Но в Ираке хуже, там вешают мужчин, и больше. И Кувейт и Запад теперь платят за свою позицию во время ирано-иракской войны. Не надо было поддерживать палача против сумасшедшего. Впрочем, Ирак обречен. Арабы ведут себя розно и жалко; санкции остального мира слабы, как и всегда санкции; но единодушие в ООН и везде — небывалое. Вопрос времени и резервов восточного коварства.

5. Вс. Установилась жара, но не чрезмерная. Так бы всё лето, а вышло оно какое-то пропащее.

Противный колорадский жук с аппетитом дожирает картофельные листья. Опять, будь она проклята, «битва за урожай». Что ни сделает дурак, всё он сделает не так. На этот раз — урожай сказочный: 300 млн тонн зерна, 30 — 40 сгниет по плану (Никитин, глава бывшего Агропрома!). Это библейски сказочно. И не могут собрать. Бензина нет, запчастей нет, людей нет, складов нет. Доблестные «аграрии» приказывают запахивать урожай. <…> Рыжков приказал студентам (сегодня в газетах): все на…! Чёрт, жалко, я сейчас не студент. В 78-м бастовали ведь в экспедиции по пустяку. Я там был вроде идеолога, бросили лопаты, отказались от грузовика, шли по шоссе (степь под Абаканом), пели «Прощание славянки». Я бы на месте сегодняшних студентов — забастовал в сентябре. Нам учиться надо, сами собирайте колоски! А не в состоянии собрать— катитесь, без вас разберёмся! Посмотрим, что у нас за студенчество.

Так вот насчёт дочки. Только что она посмотрела по TV фильм про джинна. И тут же начала убежденно сочинять: «А я видела джинна». — «Когда?»— «Вчера. Он по небу летел». — «А какой он был?» Начала что-то объяснять, и в конце: «Три медали серебряных на нем висело». Я, почти машинально: «Медали? Так это ты не джинна, ты Брежнева видела». Катя: «Брежневых не бывает, только джинны бывают». Даже не стала спрашивать, а кто такой Брежнев. Я и говорю, счастливое детство.

На этой же (уходящей) неделе: ещё один шаг. Горбачёв и Ельцин создали под своим двойным контролем либеральную комиссию экспертов — готовить к первому сентября концепцию экономической реформы. (Одновременно с «приказом» Рыжкова студентам…)