Новый Мир (№ 2 2010)
Шрифт:
А ее предубеждение против лисичек? Самодурство. Нет, не против лис, а против грибов лисичек. Тут явно у Елены Фабрициевны, горожанки, имелся пробел в образовании. Она путала невинные лисички с чем-то опасным, ядовитым, но ловкопритворяющимся. «Рыженькие, маленькие, растут в лесу россыпью, так и просятся в руки. Я изумлена, что вам неизвестны последствия. Сначала человек, который проглотил хоть кусочек, испытывает головокружение и тошноту, потом, очень скоро, минут через десять, покрывается пятнами, и, заметьте, не просто пятнами, а рыжими пятнами. После этого, через полчаса, он начинает задыхаться и умирает. Я лично знала людей, которые были свидетелями таких трагедий». Здесь Елена Фабрициевна, конечно, преувеличивала. Но ее борьба против лисичек носила не только словесный характер.
А хрусталь? Вы можете представить, она ненавидела хрусталь. У нее было правило не только не покупать хрусталь, но даже не прикасаться, никогда не брать в подарок. Жалко тех, кто этого не знал. Впрочем, она умела найти выход из положения. Когда жена французского посла, попав к ней за кулисы (это 62-й год), улыбаясь, протянула букет, вставленный в хрустальную вазу, Елена Фабрициевна, улыбаясь также и принимая подарок, выпустила его из пальцев. О-ла-ла! По-французски Елена Фабрициевна говорила бойко. И она сказала что-то вроде «Наша дружба не разобьется никогда, в отличие от этой вазы».
Блестинки в глазах послихи (не из-за вазы, тем более и купленной за казенный счет) были доказательством взаимной симпатии: какая женщина! — повторяла дипломатическая чета.
«Признайся, — спросил Михаил Павлович через неделю, когда узнал об этом, — ты ведь уронила ее нарочно?»
«Признайся, ты нарочно спрашиваешь меня, чтобы я стала вруньей?»
«Но ведь ты могла подарить ее кому-нибудь другому, кому она нужна, ты же любишь так делать?»
«Хорошо, подарю. Я завтра же дам тебе денег и покажу лавочку, где эти дуры сияют на витрине, и ты купи сразу много, но, пожалуйста, не забудь дать мне молоток. Почему ты не можешь понять, что у всех есть свои причуды: ты, например, не любишь яичницу, которую я готовлю, нет, пожалуйста, не спорь, я всегда вижу по лицу, что она тебе не нравится, хотя, если говорить честно, я не могу понять, почему она тебе не нравится — у меня никогда никто не жаловался на яичницу, — и я, между прочим, готовлю яичницу только для тебя. И ничего нет страшного в том, что я случайно выронила эту вазу, — мне, например, просто негде ее ставить. Или ты предложишь поставить ее над пюпитром? Ты лучше спроси меня, почему я не хлопнула вазу об голову этой мадам. Как будто она не знает, что после концерта никто, никто, никто и никогда не заходит ко мне. И я не знаю, почему ты ей не объяснил. Не оправдывайся, мне неизвестно, где ты был в тот вечер. Я первый раз слышу, что ты был в больнице у сестры. Конечно, аппендицит не самое страшное, я в этом с тобой согласна. От него умирают, наверное, я, во всяком случае, не умирала. Но главное: скажи только спасибо, что
я — законопослушная гражданка и не устроила дипломатический скандал. В конце концов, наши отношения с Францией нельзя назвать простыми».
Она терпеть не могла розового цвета. Розовым платьицам, бантикам, курточкам, туфелькам лучше было на глаза Елене Фойер не попадаться. Мы говорим об упрямстве. И вот случай. Одна знакомая (пользуясь бездетностью Елены Фабрициевны) приводила к ней свою внучку. Нет, она не рассчитывала на уроки музыки. Если у кого-то появлялись подобные надежды, Елена Фабрициевна говорила коротко: «Это — не для женщин». Большинство, разумеется, не уточняли, как же она сама?.. Так что девочка с розовыми лентами в косичках тихо листала в углу дивана книгу про Иоанну д’Арк или про лорда Фаунтлероя. В это время Елена
Фабрициевна вытаскивала розовые ленты и вплетала любые другие. Через неделю девочка приходила вновь с розовыми, но домой отправлялась с другими. Через неделю… Нет, скажем короче: ut supra [2] .Впрочем, до ссоры не дошло. Однажды Елена Фабрициевна наклонилась к своей гостье: «Ты хочешь пойти к куафёру?» — «А что это?» — «Пойдем, там увидишь». Косички были сострижены не где-нибудь, а в детской парикмахерской у Арбатских ворот.
Если бы только розовый! Досталось и белому. К примеру, в Гурзуфе Елена Фабрициевна отказалась участвовать в благотворительном концерте только из-за того, что рояль был белого цвета. Но отдадим и ей справедливость. Она не устраивала скандалов и такие подробности узнавала заранее, между прочим. Осмотрев рояль (он был вытащен в свое время с виллы Хапсалова), Елена Фабрициевна посетовала, что у него не хватает струн! «Неужели?
У нас есть настройщик, — отвечали ей. — Мы позовем, мы починим». Тут она явно попала впросак. «Хорошо, я открою маленькую тайну: я не могу играть за белым инструментом». — «Может, покрасить?» — «Лучше себе лысину, дундук». Это, впрочем, произнесла, выйдя на улицу.
С годами она стала худеть — началась худоба позднего возраста (вспомните ее рацион: армериттеры — поджаренный черный хлеб — на завтрак; кофе и горький шоколад — на обед, особенно на шоколад она наседала постами — Великим, Петровским, Успенским, Филипповским; упомянутая яичница в самом деле появлялась только для Мишеньки — и он терпеливо хрустел черно-белым блином, ведь сковороды у нее горели).
Ее слова: «Ты представляешь, я вчера ела курицу», — передавали, как анекдот.
Итак, начавши худеть, она неизбежно вызвала волнение своих щебетуний (так она именовала поклонниц, полупринятых в доме). Сначала в ход пошли рецепты: нутряное сало (слова «я заблюю святые стены консэрватории» в тот же вечер обошли Москву), почему-то яичный ликер; но больше всего к ней приставали с одеждой — каждая щебетунья знала, что белый цвет полнит. Значит, оденьтесь в белое!
А она всегда выступала в черном. И никакого белого так и не надела. «Вы думаете, я пташка?» Почему-то она решила, что пташки белого цвета.
М. б., правы те, кто намекал на некоторый вызов черного цвета. Как легенду, передавали слова из-за кремлевской стены: «Ана всо в траурэ?
Мнэ жалка, что ей нэвэсэло. Давайтэ падарим ей автамабиль».
Автомобиль в самом деле ей подарили в 49-м. Он простоял во дворе лет шесть, пока сосед не выпросил его у «тети Лены»: «Дурачок ты, сказал бы раньше, он мне так надоел». Не нужно, наверное, объяснять, что она им не пользовалась.
«По-моему, когда женщина управляет автомобилем — это все равно, что она ходит голая».
4
Но если правда не из-за музыки, то из-за чего другого? Михаил Павлович мог бы ответить: он увидел ее осенью 44-го у Никитских ворот (ну, конечно, она шла в консерваторию — куда еще?). И он — все-таки мужчина не первой молодости, но робкий, какой робкий — пошел за ней, боясь потерять среди прохожих. А людей на улицах было уже много, и на концертах тоже. Он удивился, что с ней здороваются. Но это помогло ему. Когда она исчезла в дверях, он спросил только что кивавшую ей старушку, кто эта женщина. «Как вам не совестно! Разве вы не узнали Елену Фабрициевну?» Старушка, впрочем, была отходчивой, если ткнула пальцем в афишу.
Он начал бывать на концертах.
Как долго он оставался одним из многих? Он помнил срок точно: одиннадцать дней. За это время он слушал ее пять раз, да, так часто она играла в октябре 44-го. Он все-таки немного рисовал — и сделал набросок углем: она за роялем. А после этого — выход на поклон. Даже успел схватить мимолетное — она красиво подавала руку для поцелуя. И еще — первый шаг из-за кулис. И совсем смешное: она закашлялась и оторвала кисть от клавиш.
За кулисы он попасть не пытался. Ждал на улице — хотя было стыдно. Но все ему не везло: он не видел ее ни до, ни после концертов. Потом узнал, что она выходит через какую-то дворницкую. Простительная предосторожность: щебетуньи даже в войну не оставляли ее в покое.