Новый Мир (№ 3 2011)

вяжет звук солоноватый

подъязычный окоем

ловит привкус винограда

контур черных глауком

где пальпация слепая

лепит сахарны уста

валидольная кривая

огибает паруса

тряский сор рябит в глазницах

неразборчивым тряпьем

долго будет виться биться

под огнем и под ружьем

долго птица невелица

не синица литься не

позволяй душе лениться

верить веритас не мне

Синтаксис как будто разломан и снова собран, но наспех и с закрытыми глазами. Возникает ощущение непрерывности и прерывистости одновременно: электричка из синтаксических единиц проносится, четко выбивая пульс. Динамика превращает тесноту в частоту монтажных склеек. С одной стороны — мчится состав: аллитерация за цитатой, цитата за каламбуром; с другой — стилистические регистры постоянно переключаются: с «высокой» лексики — на просторечие, с библейского эпитета — на название бренда. Переключение это напоминает пробег по волнам радио. «Гляди, монтируем»… Нет повествования, развернутого во времени, но нет и картины, развернутой в пространстве.

с утра подморозило так написать

в двухтысячный раз ничего неизвестно

кто мчится кто скачет мука или тесто

погибели поздней и постной под стать

однажды в студеную родина-мать

немало я хаживал долго до бреста

и вплоть от москвы нету мокрого места

я больше не в силах умом не понять

глаза-земляника в сметане-пыли

завесою слезной снега занесли

воскресных секретов последний подарок

досказанность слова достаточна и

так необходима что вечер неярок

а там не тревожьте сон дат соловьи

Ритм и размер могут задать большую или меньшую скорость, но дело не столько в скорости, не столько в частоте пульса, сколько в самом возникающем эффекте вереницы, ни одно звено которой не отмечено смысловым ударением.

Чтобы рассмотреть что-либо движущееся, придется его остановить или хотя бы замедлить. Но и торможение не идет впрок. Сколько ни перечитывай последнюю строку, отношения внутри треугольника «сон дат соловьи», которым обернулось «соловьи, не тревожьте солдат», не распределятся окончательно: то ли все-таки «сон дат», то ли «дат соловьи». Впечатление, что в ткани текста нет просветов, что это сплошной поток, внутри себя тревожно-хаотичный, достигается зачастую через отмену пунктуации, хотя это не решающий фактор. В стихотворении могут использоваться знаки препинания, а накал прерывности/непрерывности будет чрезвычайно высок. Поэтому многие стихотворения Бака хочется привести целиком.

дурнота в подвздошье клонит

долу голову ко дну,

грех бессвязный вавилонит —

четверть силы на кону;

бледный конь при всем народе

хочет по небу взлететь:

во аду ли в огороде,

вполовину ли, на треть —

не унять вины ванильной,

переспелой в аккурат

к распродаже половинной;

колет, рубит всех подряд

клон румяный, бес опасный —

легионом золотым

искривляет взор атласный:

где ни тына, там алтын;

…погляди: из грешной глины

взрос бааловой главой

хьюго босс неумолимый,

хьюлетт-паккард вековой

(«Sin. Clearance»)

«Sin. Clearance», пожалуй, один из самых напряженно «закрученных» текстовв книге. Здесь хаос оправдан темой. Грех как личный апокалипсис и всеобщий Апокалипсис как распродажа греха, переходящая в очищение (clearance — и распродажа и очищение). «Статья» греха не важна; здесь грех как таковой, с его бредом безвыходности, лихорадкой вины, вавилонским пленом — и вавилонским же смешением языков внутри самого себя. Но осознание своей греховности очищает зрение, помогает рассеять примелькавшуюся пеструю, ярмарочную муть, так что и символы благополучия, престижа и надежной почвы под ногами глядятся уже языческими идолами, требующими кровавых жертв.

В контексте важной для Бака темы греха, вины может быть понято и название книги — «Улики». От этой темы тянется нить к теме отказа быть поэтом как уклонения от некой миссии.

в сердечной простоте ни слова и

ни сна ни жала мудрыя змеи;

и празднословный и лукавый замер,

ест поедом сознанье, — поезд в путь

едва нацелив рельсы, сердце залил

седою ртутью — вспять не повернуть

(«Деромантизация»)

Не случайно пушкинский «Пророк» просвечивает то там, то здесь: «дольней лозой», «грешным языком» и даже целым стихотворением, озаглавленным «Про рок». Аллюзии на Писание в книге постоянны. Лирический герой ощущает Бога как скрытое напряжение вокруг и в себе, как ветхозаветный надзор и неотпускание. И поезд, уносящий от того, что «ест поедом сознанье», связан у Бака с побегом от императивов.

Хочу ехать с тобой в электричке межрегиональной

(интеррeгионaльбан удобный, зеленый такой),

в третий раз расскажу, как — насыщен туманною манной —

пропадал, оживал и опять умирал под пятой

Поядавшего пламя — народ, пересозданный дважды;

как, увидевши Край, Краснолицый в сомненьях упал

на лице свое и на одежды и влажный