Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Новый Мир ( № 4 2013)

Новый Мир Новый Мир Журнал

Шрифт:

Действительно, что результируется в словосочетании «Национальная премия „Поэт”»? Национальный русский поэт. В общем, сводном, суммарном смысле все лауреаты и есть он, тот самый — и по масштабу, и по характеру творчества.

А по персоналиям — так ли это? Лишь Чухонцев, может быть. «Может быть» — потому, что этакая корона — не нашего суда компетенция. Потомки назовут. Да и прецеденты есть — Пушкин, в частности. Даже Блок все-таки из другой оперы, прекрасной, но другой.

Эпоха судит сама себя: такова эта премия. Не со стороны, не глазами, скажем,

ее, эпоху, преодолевших или забывших или вообще не знавших. Она оказывается в позиции самопреодоления. С большой любовью к своей молодости.

Таким образом, как раз Кушнер оказывается чуть не в одиночестве, несмотря на обилие учеников и выучеников. На него напирает другая эстетика, ему чуждая. Но эта эстетика — исходно еще та, прошлая, ныне лишь модифицированная.

Судя по статье Н. Богомолова «Тимур Кибиров: тема с вариациями» [3] , героя статьи наградили за его молодой период. Ему надо бы давать «Дебют». Сам он на вечере в честь себя в Большом зале ЦДЛ читал «Кара-барас!» и рядом стоящие стихи, не оборачиваясь на давно пролетевшую юность. Гандлевский? Тоже в этом плане «дебютант».

Только Чухонцев выглядит награжденным за весь путь. Лиснянская — за последние лет тридцать-сорок, у нее молодость не была столь перспективной, ничего ослепительно блестящего там не было.

Кстати говоря, есть некоторая рифма — пусть и консонансная — во взлете Лиснянской и во взлете Николаевой. Той и другой время предоставило возможность почти преображения, и они не преминули.

 

В раннем Кушнере нет особой приверженности к Фету или Анненскому. См. стихотворение «Конечно, Баратынский схематичен…». Фет — «бесстилен», у Анненского — «в трауре весна». Конечно же Кушнер транслирует ругателей этой поэзии. Но — почти без иронии, вроде бы присоединяясь. О «недостатках». Он умилен «панорамой недостатков». Его ранняя (условно, лет до сорока и даже дольше) стилистика — прямая, ровная, почти лобовая, чуть не слуцкая. В истоке — XIX век, от Пушкина до Полонского, с осторожными вкраплениями Мандельштама эпохи «Камня» или выровненного Пастернака.

Певец счастья, радости, проповедник добра, апологет своего времени, которое — «кожа, а не платье». В поэзию пришел не герой пятилетки, не кумир эстрады, но умный очкарик, завсегдатай музеев и библиотек — советский юноша, представитель всяческого, в том числе научно-технического прогресса, гуманитарий ленинградской выделки.

По крупному счету, у него и не должно было быть конфликтов с эстетической цензурой, он напечатался в двадцать лет, получил поддержку влиятельных знатоков, довольно рано и вовремя вышел первой книжкой («Первое впечатление», 1962), все было в порядке. Анненский и Фет в его системе появились позже, когда надо было отрефлектировать Бродского, выйти на другой уровень соперничества. Это и было формой самопреодоления, собственных поисков нового Кушнера.

О чем он говорил в бессобытийные годы конца империи? О том о сем. Возник, например, у него некий полковник, потерявший бинокль на турбазе. Событие, достойное стиха в 70-х.

Новые времена обернулись новой плодотворностью, Кушнер не кричал о гибели всего

и вся, дамба его поэтики устояла перед напором стихии, но потребовалось произвести некоторые работы по переоборудованию сооружения, это произошло загодя — еще в 1983-м: стихотворение «Перевалив через Альпы, варварский городок…» — может быть, первый у него опыт расшатанного стиха, когда задача состоит не в сугубом усложнении синтаксиса, но в возможностях ритмики.

Последние десятилетия его занимает проблематика существования Высшей инстанции. Он вряд ли нуждается в доказательствах на сей счет. «Нас устроят оба варианта».

О жизни и смерти. «Жизнь — это жизнь, назови ее лучше женой. / Смерть — это кем-то обобранный куст ежевики. // Кроме колючек, рассчитывать не на что, весь / Будешь исколот, поэтому лучше смириться / С исчезновеньем. В дремучие дебри не лезь / И метафизику: нечем нам в ней поживиться».

С Блоком у него как с Богом: и так и сяк. «Не самый любимый, но самый бесстрашный поэт», Блок у Кушнера на каждом шагу. Филологическое исследование, проведенное в стихотворении «Современники», светится не столько остроумием и остротой интертекстуального слуха, сколько сочувствием в тютчевском смысле. Да, «„Двенадцать” Блока / Подсознательно помнят Чуковского „Крокодил”». Приводятся сходственные строчки, но дело не в этом. В чем оно? Кушнер грустно комментирует известный парный фотоснимок: «Блок глядит на него, но Чуковский помочь не в силах».

Тут замешаны многие. И М. Горький с его словами о «бесстрашной искренности» Блока, и, возможно, Ю. Кузнецов с подзабытым нынче эпатажем богоборчества-кумиросвержения: «Мелькнул в толпе воздушный Блок, / Что Русь назвал женой, / И лучше выдумать не мог / В раздумье над страной». Кушнер согласен с первым и опровергает второго, может быть, и не помня, с кем он спорит.

Неважно. Он спорит со всеми, а больше всего, может быть, с теми, кого любит. Вряд ли это относится к Ю. Кузнецову, но к Олесе Николаевой — это уж точно. «Я боюсь усердья богомолок / И таких неистовых тихонь».

Он лихо, по принципу литоты [4] , расправился с русским стихотворством в «Конечно, Баратынский схематичен…» и еще похлеще — с человечеством, народонаселением планеты: «Не люблю французов с их прижимистостью и эгоизмом…». Точно так же, кстати, как и здесь, о символистах: «Не люблю их, эгоистов».

Стало штампом понятием «акмеизм» покрывать материальную предметность, детальную вещность в стихотворстве. Можно подумать, что этот прием придумал, допустим, Городецкий. Как будто не было пестрой щуки с голубым пером, или облатки розовой на воспаленном языке, или уроненных на стол десяти шпилек. Кушнер как раз все это знал и помнил.

Вот «Сахарница» — стихотворение, показательное в «акмеистическом» плане: через вещь, через материальный предмет воскрешается человек — Л. Я. Гинзбург, брезжит тонкая материя памяти о ней. Но тяга предмета, похоже, с годами ослабевает. Стало больше медитаций общего характера, рассуждений о чем угодно, к которым, впрочем, толкают какие-то события личной или планетарной жизни. Возраст. Зрение не ушло, однако не все, что попадается на глаза, становится поводом к стихописанию. Не все, но многое.

Поделиться с друзьями: