Новый Мир ( № 6 2006)
Шрифт:
Идём дальше. Это они могли бы выбрать для жизни любое время, но, пробудившись от сна, ткнули пальцем и попали в свой дёрганый век, а попав, плакали, что могли бы не видеть, не знать, не участвовать, но поздно, привыкай ходить босиком по гусиным перьям, пеплу прошлого, нашим нервам и голосам, отряхивай прах от стоп твоих у входа в дом, чтобы не занести в него заразу вокруговой быстротечности; только это и остаётся, сказал встречный священник, голову свою опустив.
Это они ездили в свои путешествия, собирали, долго укладывали рюкзаки 90 литров объёмом. Это они на вокзалах чужих городов встречали иностранствующих путешественников поездами и пятками, с такими же тяжёлыми рюкзаками, а именно. Это они выходили раньше мест назначения, увидев красивый холм прогуляться, говорили голосом вокруг него стихи, опаздывали к женихам или невестам, но не у всех они были к времени того холма, а если были, те (т. е. женихи и невесты) сами были похожими, встречали и не упрекали, а лишь улыбались в своей тихой радости. Это они рассказывали о своих встречах, своих поездках, стоптанных сапогах, читали на память баллады Жуковскового, пели песни Визборава, до следующих тронемся с места, весна (“”), считали деньги, водили знакомство с путейцами, особенно работниками ж. дорог. Это они полной грудью набирали в лёгкие только в дороге, будто звезда вела, будто полюс вёл, не иначе, дышали попутным, встречным и боковым, это их сносило и нагибало до земель потоками, воздухами закутывало в штормовку. Но появлялись бортпроводницы, проводники, ревизоры, милиция, кондукторы и констрикторы, министерство воздушных путей,
Это они в любое время года засыхали без любви, не хватало вина отпоить, воды ржавой — локтями распихивай, что ли — кровь густевала в венах, кожа, глаза и кости, сухие речи, хруст костей в пальцах, спине, коленях, волосы не те, то ли тубероза, пожимали плечами врачи, голубей не трогали? Пейте больше, лечите, коленями стойте, стояние коленями у воды ухудшит зрение, но поможет избавлению туберозы. Густение крови и радость жизни, гостевали к друзьям в чужих домах городов — откуда взяли? Думали, где испросить любви, а толку что, не испрашивай. Это они будильники заводили на шесть утра, по пустой пройтись набережной и тем самым пробудить в себе древнее чувство, избавиться от туберозы. Это от них женихи уходили с невестами, не желая больше быть безответно, безнадежно и беспросветно, но любовь ушла, засыхали без любви, надеялись в ожидании её возвращенья.
Нопоздно
Жалеть станут, крутить у виска, гладить по голове, бедная моя, тяжело тебе такой жить среди людей, ходить по тем же улицам, что и мы, так не надо, не ходи, говорю, больше, не ходи по этим улицам, что и мы, не смей ходить уже, уже давай на другую переходи, волочись, шаркай, это самая опасная, на другую сторону перейди, что ли, думай давай, как нам, друзьям, на глаза мне показываться как, если ты хвостом, куда ни пойду, всюду; эта вот, где ты, эта вот и есть опаснейшая сторона улицы, как в пережившем блокаду городе на воде на стенах писали, только здесь, тут тебе и кинотеатр, и дом с двумя львами пока не снесли, и дом людоеда, и троллейбусная тропа впереди маячит, не ходи хуже бомбёжки, не преследуй, глазами вот только не надо сверкать. Тапочки, хочешь, снимай, босиком пройдись, не боишься туберозы если, на здоровье, только не говори никому причину отчаяния твоего, не смотри преданными глазами на нас, не смотри на меня, говорю, повторяю многажды, не проси варежку вправить в рукав, в лицо не заглядывай, не хочу, чтобы ты, не хочу, чтобы ты и я (это он говорит) — вместе, другая у меня, другая есть, не коси под дурочку, прекрасно всё понимаешь, могут увидеть, подумать, рассказать, выдумать, тебе-то что, а мне-то как дальше, понятно же, что тебе ничего не достанется, не набегай, не ищи падали, могу ли я надеяться, что если не сегодняшний день, то хотя бы смерть разлучит нас? — осторожно, камаз, кирпич, гололедица! — не могу, вероятно. Ну уйди, отойди, отженись от меня — а ты предлагал? — фраза из анекдота, побереги своё остроумие на чёрный день, тот самый, когда поймёшь, что между нами нет ничего, не будет. Через три года приезжай, скажи (совет автора): возьми цветы, холодную голову и немного денег, встретимся в кафе “Полянка” или в “Петухе” встретимся. Выберу поляну (“”), принесу ромашки, небритый приду — убедилась теперь? Жизнь, скажет, моя не складывается, жена к другому ушла — хожу, смотри, лохматый, рубашка, смотри, отвиселась на плечиках, ничего так, можно, расчёски нет у тебя с собой? И вот ещё видишь, какой небритый? — а зачем бриться теперь, пусть растёт, теперь можно, никто об неё не колется, не будит ночами слезами, от любви не сдерживаясь, на дорогу не целует никто, на работу звонить некому, ты бы, что ли, хоть позвонила, хоть бы, что ли, обратно приехала, слышишь, мне много не надо, ходила б по тем же улицам, дышала одним со мной воздухом, палец прикладывала к губам — не спугни счастье, радость моей души, в маршрутке не уезжай, не спеши опускать глаза. Нет, милый мой, уже не милый, нет, дорогой, уже не дорогой вовсе давно, кто не велел раньше, кто не любил и знать отказывался, не с тобой ли ходили в Аполло парк, не ты ли пел песни про свою любимую, не меня, меня на грудь свою привлекая? А я слушала твоё сердце (это она говорит), не своё, не чужое, твоё сердце и слышала: где-то там разлом, нет, что-то неладно, прогнило датское королевство, читал ли ты Гамлета (“”), раскрывал ли? И только надеялась: одной ходить улицей, одним с тобой дышать воздухом, один любить город, один снег наблюдать движением глаз, солнце одно тоже, одной с тобой туберозой болеть, щёки красные, глаза и слёзы, кикикморы быть одной из внучек дальних.
Нетнетнет
(что касается авторства высказываний, то оно тут меняется от внучек и их возлюбленных и обратно, в зависимости)
А они, напротив, рады, рады будут, что ходят по тем же улицам (время далеко в будущем), где впервые увидели своих любимых, и по тем же с ними маршрутам ходят. Тут тебе и дом людоеда, и дом с двумя львами, и больница, и кинотеатр, и троллейбусная впереди маячит тропа. Не убегай от меня, любимый (прямая речь, но так уж судьба/бы складывается/ются), это любовь, навсегда любовь, тугеза, цузаммен, дер ердезальц. Я всё время хотела начать тебя поиски, знаешь ли, но забегалась, не успела, много дел, филе-филе арбайт. Это ты приходил в моих снах, поправлял одеяло, глядел на волосы, по спине проводил с нежностью. Это тебя забыли все твои возлюбленные, не хотят помнить, и то вопрос, много ли было их, немного ответ. И так-то понять их можно, только жаль тебя, понять можно, кому нужен такой слабый нервами, которовый говорит-говорит, множество лишних раз рассказывает о том, как плохо и тяжело на душе, на работе и в жизни, а ещё клуб любителей акробатических номеров, ничего с этими номерам не выходит, плохо как-то, нет во мне гуттаперчивости. Это ты не любишь зиму, мороженое и газировку (плохой знак), но любишь костёр, гитару и ночь (хороший). Это ты про живых, как про вечноживых, говоришь всегда одно, и то нехорошее. Это ты хотел поступить на священника, но не вышло бы Трифона из тебя, не приняли из-за грязных рук, а как же их целовать? Это ты болел в детстве туберозой бессознательной любознательности, потом осознанной, потом болел туберозой активности, туберозой попробуем так, туберозой другого пути, туберозой взаимодействия, туберозой перемены мест, туберозой творчества, туберозой заняться наукой, туберозой всю жизнь разве в нищете, туберозой стабильного заработка, потом туберозой стабильной большой зарплаты, туберозой подсиживания, туберозой известности в некоторых кругах, туберозой интересного человека, туберозой угодника женщин, туберозой чего изволите, туберозой лояльности и туберозой гуманности, туберозой сверху смотреть и не морщиться, туберозой послать подальше, туберозой где потеплее. А потом заразился туберозой пресыщенности с осложнением на равнодушие. Но где-то услышал о секретных железных дорогах и подхватил туберозу одержимости. С тех пор ездил на поездах, знакомился с проводницами, курил в тамбуре, покупал постель и чай с двойным сахаром, искал у вагонов двойное дно, билеты рассматривал на свет, под ультрафиолет складывал. Стал отправлять письма начальникам поездов, завязалась односторонняя переписка (дальше курсивом):
Уважаемые железнодорожники!
Выслушайте меня и помогите унять мою боль, целиком зависит от вас. Дело вот в чём. Мир, конечно, кругл. Но однажды, оглядывая окрестности городского фонтунату, я узнал, что мир не таков, каким кажется. Сами-то посудите: мы живём-живём, работаем, болеем насморком, но не может же быть всё так просто! А того не знаем в условиях своего существа, что есть в жизни место не только подвигу, но и секретным железным дорогам (количество уточнению не поддаётся). Скажу больше. Мы, большинство коренных жителей городов, не знаем, где искать эти дороги, так называемые секретки. Про себя скажу, что уже год хожу по железным дорогам, имею на ногах мозоли и нечувственные уже пятки, проглядел все глаза, изучил все знаки, но нигде не нашёл указатель на секретную ж. дорогу. Год живу рядом с линиями ваших железных дорог несекретных, редко моюсь, выросла борода, а каково это смотрится на подбородке безвольном? Однажды ногой застрял в стрелке, стрелочник выручил, но пришлось госпитализировать. Теперь хромаю по шпалам. Письма бросаю в железные ящики, с ответами делайте то же самое. Итак, жду от вас карты местности с нанесёнными пунктиром секретками. Если жалко карт, напишите описательную легенду, а лень писать — так дайте адрес проводников, я заплачу, а они поделятся.
Всегда ваш.
(Курсив убрать.)
Но как ответов не получил, то проделал свой ход по дорогам, ещё пять лет пути, пока не отчаялся. А в отчаянье нашёл себе оправдание, что всё люди врут, нет неторных путей, нет истины, и мне сказал: не ходи за мной. И вот такого любить?
Акогоещёбольшенекого
Я вчера искала тебя, бегала по городу, по дворам, спрашивала, от меня все отшатывались, указывали пальцем вон, грозили кулаками, камни поднимали с земли, пожимали плечами, переспрашивали и снова пожимали, кто-то у виска крутил, но это старая история, называли пьяной, хотели вызвать милицию, скорую набирали, уступали место в троллейбусе, говорили: что с тобой, девочка, не пускали на верхние этажи, а мне просто посмотреть надо было сверху, подавали мне хлеб, копеечки в руку складывали, спрашивали, не надо ли ещё и молока, отвечала, не надо, только тебя, говорила: только его найти помогите, рассказывала о тебе, никто не верил, что такие бывают, никто не верил, что ты бываешь (ты бываешь вразрядку). Ходила, заглядывала во все дома, мне говорили: а вот ещё один тут красный есть угол, глянь, смотрела, но не видела, провела своё время, как Ярославна, аркучи на разбитой стене, белом камне, помнишь ли, кто украл, вот и я также. И искала на лестницах, и искала в оврагах и на стадионе, все трибуны прошла, вставала на возвышение, смотрела из-под руки, солнце в глаза благодать плескало, а тебя никто не показывал, да и радость ли это жаркая? Смотрела в палатках торгующих, среди арбузов мало ли затерялся, может быть, кабачками прикинулся, всё бывает. Не уходи, чтобы я не искала, женщина слабая, она страдает, она и расплакаться в любой момент, опасайся слезы, катящейся по щеке, и били её, и ланиты её красны, и глаза мокры, говорила о твоих добрых глазах, о сильных руках, быстрых ногах, о твоём отзывчивом сердце, о мужских поступках сказала, сказала, что ты строитель, монтажник-высотник, спасатель, и не раз таскал людей из пруда возле цирка, говорила, что ты биолог, очень крупный учёный, молодой кандидат геонаук, журналист непродажный, писатель, художник, басист, кочегар, водитель троллейбуса (вразрядку, вразвалку водитель троллейбуса), лыжник, спортсмен, дворник, диспетчер депо, телефонист, электрик, священник, пекарь, поэт, охотник, грибник, физик, город мирного атома, ты мне Гагарин, его улыбка, рассказ Шукшина, стихи Блока, сказки Чуковского, мамина спальня и Мойдодыр, ты мне купи бедным хлебушка, ты мне зёрнышки для воробышков, ты мне варенье ложками, здоровые зубы и дёсны, и волосы от корней, ты мне всё (все вразрядку).
Гдетыбылнепойму
Хотела показать тебе
камушки, смотри, какие, этот, например, умеет говорить, всего лишь шёпотом, зато всю правду. Вот что он говорит (курсив дальше):
…а поздней ночью, когда вы узнаете их по польским именам, по лицам ссыльных, по тихому шелесту длинных крыл. Они идут не останавливаясь, они ничего не ищут, они пройдут сквозь стены, встанут у изголовья, будут тихонько смеяться звенящими… А ты будешь спать и видеть во сне архитектора Чарушина, и узнаешь, что у него стояло таких в изголовье двенадцать, и каждый наперебой звенел про то, что нет здания банка и нет, а нужна новая церковь, икону головы Иоанна повесить некуда, и нет зданья роддома. И он просыпался и строил, строил.
…а кремль сначала был деревянным, и он горел. Построили каменный, я оттуда камень. И Раздерихинский овраг так зовут не потому, что была драка. Эта легенда красивая, на самом деле история тёмная. Как будто своих побили, но я не помню. Взбираться на овраг трудно, пойди попробуй, и оттого… Вздерихинский-Раздерихинский, Луковицкий, Засора, онже Ананасный овраг. Александр II кинул туда ананас.
…а про клады и подземные длинные я не скажу, устал говорить…
(курсив не нужен). И замолчит. Рядом камни не говорят, только он. Вот другой камень, которовый всегда холодный и влажный. Его подставил под ноги синий чекист Власов, когда задумал повеситься. Он специально принёс его из подвала ЧК, дома купца изначально Булычёва, строенного для дочери. Камень вспоминает своё прежнее жильё, вспоминает, что видел, вспоминает расстрелы, покрывается холодным потом и плачет. А ещё говорят, будто бы под лежачий камень вода не течёт, да она с него ручьями стекает!
Этот камень часто пинали, и он стал круглым, он стал шар, как Земля, и такой же стал мудрый, и такой же несчастный, как земляшар, и сам прикатился сюда. И с тех пор его не сдвинешь отсюда. Пробовали толкать — не толкается. Пробовали поднять — никто не может. Александр II и чекисты писали указы, чтобы убрали камень, ничего не вышло, только участились аресты, зато потом Гагарин видел его из космоса, посылал приветы.
жёлуди. Жёлуди уже упали, уже нападали. Нападали жёлуди на асфальт, тот не отбивается, а что ему остаётся, прямо скажем. Он знай себе тихонько посмеивается, знает: прибегут ребята, дети, наберут желудей, смастерят поделки в школе, некуда девать. Ночью придёт старая-старая уже Аннушка, но не та, с вечным пакетом, в которовом тухнет рыба стерлёдка, с котами, выпрашивающими эту рыбу. Она придёт, на ощупь наберёт желудей, натолкает полные карманы и унесёт к себе на свой второй этаж в квартиру, чтобы играли свои коты, количеством восемь. Но коты не играют, воротят носы, они-то знают коварство желудей, не доверяют предателям, правильно. Желудям верить нельзя, почему, потому (дальше курсив):
Аннушка, но не та, Аннушка идёт в парк Аполло, каждую ночь, пока синий чекист Власов трудится в подвалах ЧК, и спустя годы, когда он уже повесился, Аннушка идёт в парк Аполло. Она берёт в руку пакетик с рыбой стерлёдкой и идёт смотреть на жёлуди, каждый день, целое лето. Она несёт рыбу стерлёдку, и все коты выскакивают из помоек, из баков с отходами и несутся за ней, страдая. А она идёт, как будто не замечая этого, идёт неторопливо и молча, кутая руки в рукава брезентовой штормовки. В парке Аполло она плюёт в сторону одного дуба, идёт мимо него, всегда идёт мимо него к другому. Она шарит под ним руками, шарит руками по темноте, ищет упавшие жёлуди, падшие жёлуди, их нет в начале лета, и в середине нет, только потом падают зелёные жёлуди. Аннушка, но не та, Аннушка пробует их на вкус, на зуб кладёт и кусает, закрывая левый глаз. Нет, зелёные жёлуди нам не нужны, разве только один, говорит она вслух, и коты поднимают дикий вой, будто наступил март. Но Аннушка не обращается к ним, не говорит им ничего, это она себе, нет, только один возьмём, унесём в квартиру на своём втором этаже, и коты ещё сильнее кричат. Но рыба стерлёдка им не достанется. Коты обманываются каждую ночь, всякий раз они бегут за Аннушкой, на запах стерлёдки, покидая насиженные помойки. Собаки в это же самое время занимают их и съедают то, что осталось, а осталось немало. Оттого коты в городе В всегда худые и злые, а собаки добрые, толстые, не лают и не кусают, впускают и выпускают, их держать бесполезно, сами плодятся. Аннушка кладёт жёлудь в карман и идёт обратно, теперь её цель — квартира на своём втором этаже, идёт по тихому городу, преследуемая котами. Никто не станет нападать на Аннушку, но не ту, когда она движется, преследуемая котами, никто не отважится. Идёт мимо ЧК, щели окон в подвале светятся. Что касается времени, то оно тут постоянное, потому что даже когда синий чекист Власов повесился, в подвале стали работать другие, а вот нет незаменимых у нас. И если они сейчас и не убивают никого (а нам об этом достоверно неизвестно), то вынашивают страшные планы, сами не знают, какие. И Аннушка, но не та, Аннушка проходит мимо, идёт в свой двор и заходит в подъезд, чтобы подняться на второй этаж, в квартиру. В это время голоса котов на улице сливаются с воем котов в квартире, потому что эти и те понимают, что стерлёдка опять никому не досталась.