Новый Мир ( № 7 2006)
Шрифт:
Роже Шартье. Письменная культура и общество. М., “Новое издательство”, 2006, 272 стр.
Крупнейший французский историк Роже Шартье тоже вклинивается в зазор, существующий между текстом и читателем. Эко говорит о том, как книга создает своего читателя, Шартье описывает, как на восприятие книги влияют форма ее существования и “материальность” текстов — пергамент, рукописи, бумага. И потому наступление “экранной цивилизации”, ведущей к уничтожению рукописей или старых газет — под предлогом того, что они уже перенесены на цифровые носители, чревато, по убеждению Шартье, утратой множества смыслов.
Эта основательная и увлекательная книга полна самой нетривиальной и любопытной информации: здесь рассказывается об истории копирайта, о медленном рождении института авторства,
Антон Уткин. Приближение к Тендре. Повести и рассказы. М., “Ясная поляна”, 2005, 118 стр.
Сборник рассказов Антона Уткина красиво до изысканности описывает ту завесу — со всеми ее прихотливыми узорами и мягкими складками, — которая отделяет героев книги от подлинного, от живого, от места, где спрятаны “тайны свободы и любви” и куда все равно не доплыть. Томление по недостижимому становится даже основой для отдельного сюжета, положенного в основу повести “Приближение к Тендре”, — ее название вынесено в заглавие книги, конечно, неспроста. Герой истории очень хочет попасть на остров Тендра, на котором, по рассказам, живут одичавшие лошади, но гибнет.
На фоне широко и свежо описанных дождей, гроз, моря, облаков, черешни и виноградников (не знаю, кто еще сегодня умеет говорить о природе с таким вкусом) люди здесь выглядят сонными инвалидами. Все они обречены на внутреннюю неподвижность — и обманутый муж, случайно подслушавший, как жена ему изменяет, и сотрудник провинциального музея Мищенко, тихо приторговывающий ценными экспонатами, но так и не распаковавший коробки с книгами из Москвы, и официантка Людочка, работающая в пансионате и мечтающая о лучшей жизни, и герой по имени Брейгель-старший, который хочет, но никогда не сможет вернуться в семью, к любимому сыну. Их воля парализована, и на самом-то деле ни один из них не верит до конца, что действительно существует что-то, ради чего стоит поменять свою жизнь. Героев можно понять. В эстетически совершенном художественном мире Антона Уткина и в самом деле нет костра, к которому можно бежать греться, все бросив и обо всем забыв. Его проза излучает завораживающий матовый блеск, но то и дело чудится, что это всего лишь обманчивое сияние серебристого шара, полого внутри.
±1
Алексей Слаповский. Оно. М., “Эксмо”, 2006, 304 стр.
Наверное, это хороший роман. Непонятно только, про что он. То есть “оно”. Хотя сюжетный каркас, как и всегда у Слаповского, здесь вполне осязаем — живет на свете мальчик-девочка, гермафродит Валько, и страдает. Общество, чью историю Слаповский прослеживает от застойных лет до наших дней, упорно выталкивает инородное тело: Валько оказывается аутсайдером везде и всюду: в школе, институте, горкоме комсомола, куда приходит работать, даже в собственной странной семье — в его боевой подружке Саше, ощущающей себя мужчиной, в конце концов просыпается женская природа, и она покидает героя. Вывод: люди и общество жестокие — принимать человека таким, каким он родился, не желают. И что?.. Похоже, ответа на вопрос не знает и сам автор. А потому придумывает несколько концовок — словно бы мучась и недоумевая, как покончить со своим уродцем. Очень просто: отняв у персонажа пол и сочинив ему длинную биографию, Слаповский так и не придумал самого героя — Валько получился совершенно неживым, стертым, лишенным не только пола, но и души, говоря по-гоголевски — “задора”. Преследуя гуманистические цели, писатель добился обратного: с блеском доказал, что пока в отечественной литературе, в его прозе во всяком случае, гермафродиту тоже не место.
– 1
Сергей Минаев. Духless. Повесть о ненастоящем человеке. М., АСТ; “Аст Москва”; “Транзиткнига”, 2006, 352 стр.
Приятно, конечно, стяжать славу автора “Исповеди сына века” или “Героя нашего времени”. В крайнем случае — романа “Casual”. Но трудно. Нужен по меньшей мере литературный талант и способности к аналитике. В крайнем случае — хотя бы техничность, которой повествовательница историй о рублевских буднях, например, обладает. Отличное образование, хорошо подвешенный язык (что встречается, как известно, и в письменной речи), чувство пустоты, отвращение к тому, как ты живешь, и к тем, кто тебя окружает, — неплохой набор, но для застольной беседы. Лучше под виски. Лучше в “Vogue Cafe” на Кузнецком мосту. Для того чтобы садиться за книгу — маловато.
Духless, очевидно, означает “бездуховный”. Сергей Минаев рассказывает именно о них, бездуховных, — тех, кто продался и снюхался (кокаином) на корню. В его книге это почти все. Включая самого героя, от лица которого ведется рассказ, — он работает коммерческим директором большой русско-французской компании и ощущает себя всего лишь “профессиональной блядью”. Рядом люди того же круга — менеджеры высшего звена, удачливые бизнесмены, их подружки на час…
Разумеется, единственный в этой компании симпатичный человек, лучащийся легкостью истинного денди, приятель героя Мишка, кидает его на деньги. После чего бесследно исчезает. А лучший друг просто предает. Любимая девушка, которая терпеливо сносит пьяные исповеди страдальца и необоснованные надежды на то, что именно она вытянет его из болота, помочь, конечно, не в состоянии. Да и детства, в воспоминания о котором погружается герой в финале, тоже не возвратишь.
Вся эта по-человечески вполне понятная безнадега, увы, не превращается в литературу. Сюжет кружится на месте, яркость бытовых наблюдений (здесь, безусловно, присутствующая) выдыхается примерно к середине книги, а чувства тошноты все же никак не достаточно для создания объемного внутреннего мира героя. По-хорошему, надо было или отдать эту книгу талантливому литературному рабу, который нанизал бы бесформенную массу людей и событий на продуманный сюжет и один-два неразрешимых вопроса (главный из которых — если тебе так тошно, что мешает тебе эту жизнь бросить?), или, честно признавшись себе в проигрыше — художественном, разумеется, а не коммерческом, — распотрошить книжку на нравоописательные очерки.
1 См. рецензию Алисы Ганиевой (“Новый мир”, 2005, № 5), высоко оценивающую эту книжку. (Примеч. ред.)
ТЕАТРАЛЬНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ПАВЛА РУДНЕВА
I. “На дне” М. Горького. Небольшой драматический театр (НеБДТ), Санкт-Петербург. Режиссер Лев Эренбург. Показан в Москве на фестивале “Золотая маска” 10 и 11 апреля 2006 года.
Это был самый оригинальный спектакль нынешней “Золотой маски” — повод к разговору идеологическому, эстетическому и человеческому. Драматургии Горького по-прежнему удается оставаться идейной, на острие общественных проблем. В пьесе “На дне”, тем более в ее восприятии, свершился за весь XX век крутой переворот: горе-проповедник Лука, елейный старичок, дарующий людям мнимую свободу и вместе с ней гибельное расслабление, превратился в эпоху перестройки в милосердного духовника, несущего в мир веру, надежду, любовь.
Петербургский Небольшой драматический театр — сегодня один из самых ярких на фоне вымершей театральной жизни северной столицы — дает еще более опрокидывающую концепцию горьковской пьесы. Лев Эренбург, строящий свой неофициальный, бездомный театр как духовную секту, труппу единомышленников-бессребреников, душеспасительный корабль для изнасилованных репертуарным театром актеров, просквозил “На дне” беспредельной абсурдной любовью, таинством гармоничного сожительства несчастных. Здесь каждый из героев не знает, почему он здесь, почему свершаются преступления и бесчинства в атмосфере всеобщей любви и почему ни один из них не может уйти из странного круга людей, привыкших друг к другу, как в добропорядочной семье, где милые бранятся — только тешатся. Бьют и тут же целуются, пьют и одаривают друг друга последней крошкой хлеба, унижают соседа и тут же ложатся с ним в обнимку, словно бы это такая детская игра. Игра, в которой самое важное правило — не допустить одиночества: одиночества, грозящего суицидом, как это и случилось в финале пьесы с Актером.