Новый Мир ( № 7 2009)

 *

Можно книгу читать в ночи при свете свечи,

слушать премудрых старцев, галдящих наперебой.

Вот так жизнь! Сначала учись, а потом учи,

а в старости слушай, как учат обученные тобой.

Вокруг тебя молятся, варят, скребут, метут.

Ставят посуду на стол. Потом несут от стола.

Греют воду в тазу. Сначала цветы цветут.

Потом вызревают плоды. Потом всё сгорает дотла.

Это всего лишь буквы, сцепленные в слова,

строка бежит за строкой. Но рядом с тобой

крутится веретено, вращаются жернова,

люди ложатся в землю, земля зарастает травой.

Глаза отведёшь от книги — и закружится голова,

увидишь, как духи Вселенной кружатся над головой.

Этот мир просторен. В нем найдется место всему.

Крик младенца, песня калеки, предсмертный стон.

Но как вместить в своей душе и в своём дому

Всё, что есть в этом мире благословенном, будь проклят он.

* *

 *

Как девочку в церковь ведут по утрам,

так Деву вводили в Храм.

Шли осторожно, как вечность — вброд,

вокруг толпился народ,

который жить без греха не сумел.

На площади рынок шумел.

Покупали для жертвы овец и птиц,

в Храме падали ниц,

чтоб благодать, что пришла с трудом,

растерять по дороге в дом.

В дом с плоской крышей, просторный двор.

Дева шла, опуская взор.

Не можешь жить без греха, народ?

Она грехи соберёт

в ладошки, подует, ладошки пусты —

все перед Богом чисты.

* *

 *

Руки подняв, запрокинув лицо,

старушка хлопает моль.

Бахрома абажура замкнула кольцо,

расширяясь, свет по прямой

ложится на круглый, под скатертью, стол,

на газете очки лежат.

Старушка думает: “Ну, постой!”

Рот ее крепко сжат.

На вчерашней газете лежат очки

с треснутым левым стеклом.

Золотые пылинки как светлячки

под лампочкой над столом.

В газете: Америка ищет предлог,

чтоб гегемоном стать.

А моль улетает под потолок,

и там ее не достать.

Кружа, старушка клонится вбок,

что футбольный вратарь.

Думает моль: “Неудачный хлопок!

Попробуй, еще ударь!”

* *

 *

Какой-то там санаторий. Какая-то там душевая.

Из воронки стальной струится вода живая,

Решетка из дерева на бетонном полу, над стоком.

Огромное тело стоит, повернувшись боком

К окошку, заложенному мутной стеклянной плиткой.

Где-то там, высоко, лицо с вымученной улыбкой,

Мальчик смотрит на мать, бедра, живот, заросший

Лобок, массивные груди. А ну, скорей, мой хороший,

Сильнее глазки зажмурь, чтоб мыло в глаза не попало!

Мальчик жмурится. Все стемнело, и все пропало.

* *

 *

Ты не первый и не последний, а просто так,

не тобою сталась неправда и кончится не тобой,

ни сейчас, ни завтра, ни здесь, ни в иных местах,

где собирались толпой, кричали наперебой,

где мальчик кудрявый, в кожанке, круглых очках,

ухватившись за столб, рукою указывал в даль,

где на допросе с размаху коленом в пах

вставляли, потом в подбородок, и никого не жаль,

ни сейчас, ни завтра, ни свет, ни заря, вокруг

страх и трепет, скрежет и скрип, небосвод

опускался ниже, что-то долбил политрук,

как заводная кукла, у которой закончен завод,

ослабла пружина, но иллюзия жизни пока

сохраняется, речь замедленна, чуть слышна,

солдату проще: выпил, дал храпака,

проснулся и снова выпил, а там и смерть не страшна.

Белое солнце выползает из серых туч.

Черная кровь течет по белым рубахам из ран.

Стрекочет пленка. Упругий трехмерный луч

расплющивает конницу о плоский белый экран.

* *

 *

Ничему уже не научишься. Ни хрена