Новый Мир ( № 7 2011)

И вот мы увидели, как у клеток со львами собрались родители с маленькими детьми в предвкушении зрелища.

Мы тоже встали поближе.

И тут служители медленно стали подносить к клеткам со львами живых кур.

У самой клетки куры, завидя львов, от ужаса закрывали глаза, начинали истошно кричать, одна из них кричала просто человеческим голосом. Так им было страшно. Этот крик до сих пор стоит у меня в ушах.

Лера пошатнулась и сказала:

— Давай уйдем.

— А ресторан? — спросила я.

— Нет, здесь, в зоопарке, есть что-то не хочется, — сказала Лера.

Мы дожидались славистку на улице перед зоопарком, чему она очень удивилась. Она думала, мы пробудем в зоопарке дольше.

Лондонская кофта

В начале девяностых годов мы с одним известным кинорежиссером писали сценарий про Тристана и Изольду. Режиссер этот долгое время провел за границей и после перемен вернулся на родину. Звали режиссера Андрон Кончаловский.

Писание наше состояло в том, что я приходила к Андрону Сергеевичу в его квартиру на Малой Грузинской и мы разговаривали о превратностях средневековой и современной любви.

Он нанял переводчиков, они переводили для нас средневековые манускрипты, там попадалось много чего занятного для кинематографа. Например, как запрягали лебедей и они, взлетая, тащили по реке или озеру на себе целую ладью с дамами и кавалерами. Кинематографически это выглядело бы очень красиво. Кстати, видимо, запрягали лебедей и на Руси, что отражено в басне Крылова “Лебедь, рак и щука”.

Часто на кухне мы разговаривали о России и Западе. Андрон очень любил эту тему. Как у них и как у нас. И почему у них так, и почему у нас иначе. У них, по его мнению, все развивалось куда-то поступательно и по спирали — буквально по Гегелю, а у нас был полный отстой и в религии, и в истории, и в жизни, не говоря уже о самой низкой, бытовой ее стороне.

Так же часто мы спорили и о философии будущего фильма. Я считала, что главное в истории о Тристане и Изольде — любовь. Он считал, что Бог. Я спорила, говоря, что Бог и есть любовь. Он не соглашался, говоря, что меня интересует душевная жизнь героев, а его — духовная. Что душа и дух не одно и то же. Что дух — выше души.

Однажды наш разговор прервал звонок: это Андрону звонил его младший брат Никита Михалков. Звонил он то ли из Китая, то ли из Монголии, где снимал фильм “Урга”. Андрон с ним долго и участливо разговаривал. Как старший брат с младшим.

Кончаловский и ко мне относился как старший брат и хотел улучшить меня на западный манер: давал целыми сумками на просмотр видеокассеты с лучшими западными фильмами, советовал, как похудеть, и заставлял учить английский язык. Иногда мы смотрели фильмы вместе, и он, разбирая фильм по частям, показывал, как можно снять тот или иной кадр.

В его квартире я первый раз в своей жизни увидела в ванной комнате биде, что повергло меня как в душевное, так и духовное смятение.

Однажды я пришла в вечерний час, была осень, было нам обоим грустно. Андрон только что приехал из Англии, где он тогда часто бывал, и привез оттуда необыкновенную кофту. Причем он еще никому эту кофту не показывал. И вот наконец решился показать ее мне первой. Что, мол, я скажу?

Мы сидели с ним на кухне, и он рассказал, как случайно увидел эту кофту в Лондоне на показе мод. Связал ее какой-то супермодный модельер-дизайнер.

И Кончаловский на нее, что называется, запал.

Он сделался на некоторое время словно бы помешанный. Он везде искал выкройку этого настоящего, как он говорил, произведения искусства. Наконец он все же где-то правдами или неправдами выкупил рисунки этой кофты, ее чертеж. То есть, по Платону, приобрел первоначальную идею этой кофты.

На рисунке достаточно подробно была изображена ее цветовая гамма. Но случилась незадача: связать кофту по этому рисунку мог только сам великий дизайнер-модельер. В этом и была его фишка.

Чтобы достичь той цветовой гаммы, которая была заложена в чертеже, нужно было обладать уникальным мастерством. Стоила же эта вязаная кофточка баснословно дорого — примерно как шестисотый “мерседес”.

И уже было совершенно отчаявшись, Кончаловский вдруг где-то, на окраине города Лондона, находит древнюю английскую бабусю, которая, как утверждали ее соседи, всю свою сознательную жизнь только и делала, что вязала, причем вязала необыкновенно, может быть — даже лучше, чем этот зазнавшийся модельер.

Андрон дает ей на пробу связать несколько вещей для себя и для своих родственников.

Бабуся вяжет.

Андрону работа нравится.

Он дает ей рисунок кофты и спрашивает, смогла бы она выполнить и вот эту работу. Бабуся отвечает утвердительно. Андрон спрашивает, в какой срок она уложится. Бабуся, не задумываясь, говорит, что свяжет за две недели. Сдерживая крики радости, он спрашивает, сколько же будет стоить ее вязание.

Бабуся на чистом английском языке говорит ему:

— Да нисколько.

Она уже связала для него и его семьи несколько вещей, и поскольку за них он заплатил ей хорошо, она решила ему сделать подарок к Рождеству и свяжет кофту бесплатно.

И через две недели действительно связала.

Я попросила Андрона показать мне эту необыкновенную кофту, хотя в душе посмеивалась над его рассказом, так как была твердо убеждена, что кофт, которые являются произведением искусства, в мире не существует.

И вот Андрон ушел в другую комнату. Через короткое время скромно, тихо, даже как будто немного смущаясь, он вошел на кухню.

В этой самой кофте.

Не знаю, что со мной случилось, но я, увидев эту лондонскую кофту, сначала потеряла дар речи, а потом вдруг заплакала. Я человек несентиментальный, но тут не выдержала.

Мне все-все стало вдруг в жизни — моей и других людей — исчерпывающе ясно.

Кофта была действительно великим произведением искусства.