Новый Мир ( № 7 2011)

Вы могли смотреть на нее целую вечность.

Не на Андрона, а только на его прекрасную кофту.

Может быть, поэтому я больше ни разу Кончаловского в этой кофте не видела.

Парижские устрицы

Одновременно с подготовкой к сценарию “Тристан и Изольда” мы с Кончаловским стали думать над следующим сценарием — по роману Андре Мальро.

Действие романа происходило в Камбодже, или, как тогда ее называли, Кампучии, где француз, сноб, аристократ и — что интереснее и ближе современному зрителю — импотент, влюбляется в местную девушку, которая была по национальности кхмерка.

И чтобы разбудить свою чувственность, этот аристократ идет на различные муки и лишения. Он то носит тапочки, на которых изображены фаллосы, то заставляет девушку кхмерской национальности постоянно что-то в этом смысле предпринимать: раздеваться к месту и без места, танцевать в лунную ночь, опять же в чем мать родила, чтобы у него, наконец-то, если говорить по-нашему, по-русски, — встало.

И вот мы каждый день, лениво полулежа в креслах напротив друг друга, напрягая те части мозга, которые отвечают за эротику, придумывали эпизод за эпизодом, которые могли бы хоть как-то завести этого несчастного, несмотря на все его несметные богатства и принадлежность к аристократическому роду, импотента, а вместе с ним и современного зрителя.

Я вела партию кхмерки, Андрон — французского аристократа. Я придумывала сцену соблазнения главного героя, Андрон ее отвергал напрочь, говоря, что у героя по-прежнему, увы, от моих примитивных придумок ничего в душе и штанах не происходит.

Например, я говорю: она медленно раздевается и делает мостик прямо на обеденном столе, за которым он поедает фрикадельки в форме фаллоса. Андрон говорит: нет, меня как мужчину это совсем не заводит, а уж импотента — тем более не заведет.

Тогда я предлагаю следующую сцену: она медленно раздевается и делает мостик на мосту в лунную ночь.

Почему-то я тогда считала, что если женщина на глазах у мужчины делает мостик — это очень эротично.

— Нет, — говорит добродушно Кончаловский, — опять мимо.

При всем при том по комнате ходит беременная жена Андрона и поит нас чаем и кофе.

Часто мы смотрели фильмы по видео. Кстати сказать, у Кончаловского в те времена была огромная фильмотека: в шкафах вместо книг рядами стояли кассеты с фильмами.

Как-то вечером мы сидели вдвоем и Андрон показывал мне фильм Кубрика “Сияние”. Предваряя показ, Андрон сказал, что режиссер переосмыслил миф об Эдипе: в фильме не сын убивает отца, а, наоборот, отец стремится убить своего сына. Таким образом благодаря фильму Кубрика мифологическая парадигма, объяснявшая мир, сменилась: прошлое теперь может запросто догнать и убить настоящее.

Переводя с английского фразу за фразой, он то и дело останавливал фильм и прокручивал его еще раз и еще.

Это был настоящий режиссерский мастер-класс: Кончаловский рассказывал, как можно снять ту или иную сцену, как у режиссера получился тот или другой кадр, какой трюк придумал Кубрик здесь, а какой там.

В дверь позвонили, и в комнату вошел отец Андрона — легендарный детский поэт Сергей Владимирович Михалков. Он с живым интересом оглядел нас и, показывая на меня, словно на бездушный предмет, пальцем, заикаясь, строго спросил сына:

— К-к-кто это?

Андрон, стушевавшись, ответил:

— Это не то, что ты думаешь, папа.

— Андрон, я спрашиваю, кто это?

— Папа, это мой соавтор. Мы вместе пишем сценарий.

Но папа не поверил сыну.

— У тебя же б-беременная жена! — сказал он с осуждением.

Успокоившись, Сергей Владимирович посмотрел вместе с нами фильм Кубрика. А потом констатировал:

— Талантливый человек этот Кубрик! Но расходовал свой талант на полную ерунду!

Наконец наши пути расходятся: Андрон с женой, которая уже на последних неделях беременности, едет в Лондон.

Он зовет меня в Лондон, чтобы там продолжать работу над сценарием. Но у меня нет зарубежного паспорта, и это серьезное препятствие, так как время на дворе еще стояло советское — конец 1990 года.

Андрон говорит, что для него сделать мне зарубежный паспорт — это пара пустяков, если я скажу сию же минуту: да.

Я, за минуту оценив все плюсы и минусы моего пребывания в Лондоне, почему-то говорю: нет.

В ту же ночь мне звонит из Парижа Женя Лунгин, младший брат Павла Лунгина, и зовет в Париж, чтобы напечатать мою книгу на французском языке. Я говорю об этом Андрону, и мы договариваемся встретиться с ним в Париже, куда он прилетит из Лондона ставить в оперном театре “Бастилия” оперу “Пиковая дама”.

И вот я в Париже! Живу в гостинице в самом центре Парижа. Хожу в гости к Жене Лунгину, который женат на француженке-миллионерше, а по совместительству — издательнице — Софи, общаюсь с его отцом, Семеном Львовичем Лунгиным, знаменитым сценаристом, с его мамой, Лилианной Лунгиной, знаменитой переводчицей, с его братом, сценаристом и в будущем — знаменитым режиссером Павлом Лунгиным.

Пьем персиковое шампанское. Я заключаю с французским издательством договор на книгу. Получаю немаленький гонорар. В общем, хорошо мне!

А тут и Андрон прилетел, звонит. Приходит ко мне в гостиницу, стоит, ждет внизу, как там положено.

Потом мы идем по Парижу, и он предлагает зайти в ресторан.

Ресторан “Максим”, самый, он говорит, лучший и самый дорогой ресторан в Париже. И когда-то он бывал в нем с Андреем Тарковским.

Мы садимся за столик, к нам подбегают сразу несколько официантов. Так здесь принято: один отвечает за еду, другой за напитки, третий просто так: пепельницу принести-отнести, салфетки поправить.

— Что тебе заказать? — спрашивает Андрон.

Быть в Париже и не попробовать устриц? Я заказываю уху и, конечно же, устриц.

— А что будешь пить? — спрашивает опять Андрон. Я оглядываюсь по сторонам.

Вижу, что все в ресторане сидят и цедят красное вино — по одному бокалу за целый вечер, а мы у себя в России его бутылками тогда пили.