Новый Мир ( № 7 2011)

Хотя насчет стула у него были большие проблемы. Котик, по-видимому, чтобы показать, как он ко мне и моим домашним животным, которыми от меня, по-видимому, пахло, относится, гадил не в круглую банку из-под кинопленки, которая для него стояла в ванной, а прямо в мое любимое кресло, где я обычно любила вечерами после работы сидеть и читать. Раза три я уже вляпывалась. Наказать котика я, конечно же, не могла, и поэтому он надо мной просто издевался.

Встречал же он меня всегда с нескрываемой проказливой усмешкой молодого начинающего разбойника: мол, явилась — не запылилась, только тебя здесь и ждали, ну, давай скорее пожрать, раз пришла, — примерно вот что читала я в его насмешливых глазах.

Но поев, он менял гнев на милость, ложился ко мне на грудь, как Людвиг Первый, и даже что-то примиряющее для нас обоих мурлыкал.

И так бы все и шло себе дальше, и мы с котиком спокойно дождались бы Наталью Борисовну из Румынии, если бы я внезапно не влюбилась. Предмет моей страсти приехал из-за границы, жил в писательском поселке Переделкино в Доме творчества, и я, помимо “Сокола”, “Баррикадной” и “ВДНХ”, стала по выходным, а часто и в будни ездить на электричке еще и в Переделкино.

Посидеть же в субботу и воскресенье с котиком я просила свою бывшую сокурсницу, сценаристку, в тот период неожиданно для всех ставшую режиссершей, Татьяну Фирсову, которая делала это охотно, поскольку жила рядом, в общежитии ВГИКа, и хотела в тихой домашней обстановке на компьютере Натальи Борисовны дописать свой режиссерский сценарий.

Роман мой она не одобряла, хотя лично мне сочувствовала, поскольку и сама когда-то побывала в моей шкуре. А с котиком они неожиданно сошлись характерами, потому что, в отличие от всех нас, она большую часть жизни проводила в Киеве, где у нее была квартира, и с Людвигом Первым была знакома мало и сравнивать ей котика было не с кем. Он ей нравился сам по себе, как красивый и пушистый кот, она находила, что он добр, приветлив и романтичен, и очень удивлялась, что я этого не замечаю.

— Ну посмотри же, какие у него ушки! — говорила она громким учительским голосом, поскольку до сценарных курсов действительно работала в школе учительницей физики. — Неужели ты не видишь, что у него на ушках кисточки!

Она брала котика за передние лапы и приподнимала, чтобы подвести его ко мне поближе, и тот, глядя на меня улыбающимися глазами, с удовольствием подходил ко мне на задних лапах, как Кот в сапогах, и демонстрировал свои кисточки на ушах.

Спал он у Татьяны на груди. А поскольку она тогда была сложения весьма обширного, со всеми прилагающимися к такому телу формами, представляю, что творилось в его маленькой голове, когда он лежал на ее пышной вздымающейся, словно волна, груди! К тому же, в дополнение ко всем ее прелестям, которые я описала, она была еще и блондинкой.

Котик немедленно понял, что он нравится, что наконец-то его оценили и полюбили всей душой, и даже стал прибавлять в весе, а шерсть у него заблестела и стала как новенькая. Когда приходила Татьяна, он поднимал свой пушистый хвост трубой, что означало на его кошачьем языке большую или очень большую радость, и вприпрыжку бежал ей навстречу. Я не могла нарадоваться на их союз.

Скоро в Переделкине мои отношения забуксовали, и я проводила теперь большую часть времени в разговорах с Татьяной о непостоянстве любви.

И вот Татьяна, работая на компьютере хозяйки, обнаружила там необыкновенный рассказ Натальи Борисовны о первом дне знакомства с будущим мужем, известным режиссером Ильей Авербахом.

Действие рассказа происходило рядом с Переделкином, на соседней станции — Мичуринец. Героиня, то есть Наталья Борисовна, ехала в Мичуринец в гости на дачу, адреса которой не знала. На станции ее должен был ждать режиссер, с которым она была еще не знакома, чтобы проводить на дачу к общим друзьям, где они могли бы обсудить сценарий будущего совместного фильма. А электричка раз за разом проезжала мимо этого самого Мичуринца, не останавливаясь.

Как вы понимаете сами, одна из них все же остановилась в этом богом забытом Мичуринце, правда часа через два, но на платформе Наталью Борисовну все равно встретил дождавшийся ее Авербах. После этой двухчасовой нервотрепки, связанной с электричкой и Мичуринцем, у них и начался безумный роман.

Этот рассказ произвел на меня какое-то совершенно оглушительное и неизгладимое впечатление, поскольку я немедленно стала собираться в Мичуринец, куда меня звали, да я отказалась, и где как раз этим вечером должен был гостевать мой зарубежный принц. Но после рассказа Натальи Борисовны я поняла, что надо ехать в этот судьбоносный Мичуринец, надо!

Как назло всё, буквально всё было против того, чтобы я туда ехала.

Во-первых, Татьяна предупредила меня, что вечером она уезжает в Киев и таким образом котик остается один.

Во-вторых, собираясь, я обнаружила, что в ванной из трубы полотенцесушителя сочится вода. Я подставила ведро, и через час оно наполнилось. Я вылила воду из ведра в ванную и опять подставила под полотенцесушитель. Хорошо, что было лето и горячую воду отключили, поэтому из трубы капала холодная вода. Была суббота, и дозвониться до каких-то служб было невозможно.

Я позвонила своему сокурснику, режиссеру Аркадию Яхнису, с которым тогда писала сценарий фильма “Ботинки из Америки”, и попросила его посидеть с котиком, а заодно и с полотенцесушителем, поскольку в Мичуринце решается моя судьба. Он был в курсе моего романа, как, впрочем, и вся Москва, и поэтому с энтузиазмом отнесся к моему предложению.

Особенно его вдохновляло ведро, которое каждый час наполнялось водой, а он должен был выливать ее в ванну. В этом он увидел какой-то философский смысл, необходимый для его будущего фильма.

Я поехала в Мичуринец, и мои отношения в Мичуринце опять пошли туда, куда им и положено: меня очень ждали, бурно, с большой радостью встретили и так далее.

Короче, я там решила остаться до утра, время от времени позванивая Аркадию и живо интересуясь, словно Наталья Борисовна из своего прекрасного далёка, накормил ли он котика и как себя ведет полотенцесушитель.

Все было хорошо, котик был накормлен, полотенцесушитель продолжал все так же по капле течь, ведра наполнялись и опустошались. Я успокоилась и на звонки уже до утра не отвечала.

В конце концов, у меня в Мичуринце решается судьба.

Ранним утром, как гром среди ясного неба и совершенно некстати, прозвучал первый звонок. Я его проигнорировала. Потом второй, третий. Было пять утра, воскресенье. Я взяла трубку.

Звонила Наталья Борисовна. Сдавленным голосом она спросила, что с котиком и почему я не отвечаю на звонки. Видимо, она всю ночь не спала. Я пробормотала что-то невразумительное.

Она сказала, что уже позвонила своему брату Юре и Юра собирается ехать первым поездом метро ко мне и котику, узнать, что с нами случилось. Они предполагали самое худшее: проникшего в дом маньяка-убийцу, который искрошил меня и котика на мелкие кусочки.