Новый Мир ( № 8 2009)

Сам состав Оргбюро уже ничего хорошего для судьбы Леонова не сулил: Каганович и Мехлис Леонова давно, мягко говоря, недолюбливали — мы о том уже писали выше.

Результат был предсказуем: Леонова решено было осудить на государственном уровне.

18 сентября 1940 года решение Оргбюро дублирует еще и Политбюро — так все серьезно было.

Вот результат:

“Выписка из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б).

Строго секретно.

О пьесе „Метель”.

(ОБ от 16. IX. 40 г., пр. № 52, п. 83-гс)

1. Запретить к постановке в театрах пьесу Леонова „Метель” как идеологически враждебную, являющуюся злостной клеветой на советскую действительность.

2. Указать председателю Комитета по делам искусств при СНК СССР т. Храпченко, что он допустил грубую политическую ошибку, разрешив к постановке пьесу „Метель”.

Предупредить т. Храпченко, что при повторении подобных ошибок он будет смещен с должности”.

22 сентября газета “Советское искусство”, где не так давно Леонов, к удовольствию всей редакции, читал свою пьесу, начнет новую кампанию против Леонова, подобной которой еще не было.

Статья о Леонове будет называться просто и внятно: “Клеветническая пьеса”.

Леонов, да и не только он, прекрасно помнил, чем и в 37-м, и в 38-м, и в 39-м заканчивались для большинства литераторов публичные обвинения в клевете. Так начинали убивать Киршона, так начинали убивать Ясенского, так начинали убивать Бабеля.

“Перед нами новая пьеса Л. Леонова „Метель”, — писала газета в редакционном, не подписанном никем материале. — Она была разрешена Комитетом по делам искусств и включена в репертуар ряда театров (в том числе Малого театра в Москве), критика встретила ее благожелательно, в отдельных случаях даже восторженно.

Расточая бесчисленные комплименты по адресу автора пьесы т. Леонова, критик В. Залесский писал в газете „Советское искусство” (18 мая 1940 г.): „В ‘Метели‘ лирические тона драматического повествования перемежаются с почти эпической ясностью утверждения этического начала… Эта пьеса отмечена поисками эпического обобщения каких-то основных, главных, определяющих начал человеческой жизни”.

Это не имеет к пьесе Леонова никакого отношения. Если уж говорить о „главных, определяющих началах”, то начала эти в пьесе Леонова не только чужды, но и прямо враждебны нам”.

Можно представить, как падало сердце Леонова при чтении этой статьи: на каждом абзаце, на каждой строке. И стояла позади Татьяна Михайловна в ужасе, а две дочки играли в комнатах, ни о чем не подозревая.

“Это произведение фальшиво с начала до конца, — утверждало „Советское искусство”. — Лживы и надуманны его ситуации, нравственно и умственно уродливы его образы. Где и когда видел драматург Леонов людей, подобных персонажам его пьесы? Они целиком вымышлены автором и представляют собой злостную карикатуру на советских людей”.

Надо было еще добавить, что и тысячи зрителей по всей стране, аплодировавшие этой пьесе стоя, тоже являют собой “злостную карикатуру” на советских людей.

“Насквозь порочна житейская „философия” людей, выведенных в произведении Леонова. Один из центральных персонажей „Метели” Катерина говорит: „Все не без пятнышка!.. Только одни таскают его на плечах, а другие прячут за пазуху…” Почти все персонажи произведения испещрены этими пятнышками. Речь большинства персонажей сдобрена обывательскими пошло-двусмысленными сентенциями <…> Мы даже не станем приводить их здесь, потому что они оскорбительны для советского читателя. Но они вовсе не случайны в устах леоновских персонажей”.

Именно что не случайны! И настолько оскорбительны, что газета даже не решается их цитировать. Бумага под ними может загореться потому что.

И попробуйте еще раз доказать, что советская критика была не умна.

Далее в газете текст набран жирным шрифтом, чтоб было видно издалека даже полуслепому: “Пьеса Леонова — произведение идеологически враждебное нам, представляющее злостную клевету на советскую действительность”.

Это уже был конец. Били Леонова много — но Политбюро взялось за него впервые.

“Именно советскую действительность, нашу жизнь автор клеветнически изображает в виде бушующей метели. Странные, небывалые события происходят в этой пьесе. Опрокинуты вверх ногами все представления о честности, мужестве, правде жизни <…> Бывшему белогвардейцу Порфирию Сыроварову автор старается придать черты некоего „благородства”, именно он противопоставляется в пьесе подлецу, врагу народа Степану Сыроварову”.

“Нельзя без гнева и возмущения представить себе, как из-под пера советского писателя вышла эта зловещая коллекция уродов”.

“Правдивая Зоя мелко и трусливо лжет в пьесе. Она отлично знает, от кого прибывают к ней письма из-за границы, но скрывает это и сжигает письма, не распечатывая.

Молодежь, окружающая Зою, не лучше. Влюбленный в нее Сережа, молодой, но многообещающий карьерист, дрянной себялюбец, о котором Л. Леонов загадочно сообщает, что „лет через десять это будет беспощадный человек””.

“История с пьесой „Метель” Л. Леонова служит чрезвычайно серьезным сигналом. Драматург, далекий от жизни и интересов советского общества, не знающий истинного облика советских людей, не может создавать произведения художественные и правдивые. Его творчество мертво, образы фальшивы и надуманны. Неизбежно такой драматург становится проводником чуждых и враждебных нам влияний”.

Проще говоря: шпион он. И если творчество его мертво, то и самому ему… надо понимать… делать средь нас нечего.

После такой статьи можно было уверенно застрелиться. Но все только начиналось. По сложившейся традиции пред закланием предлагалось жертву обнажить и рассмотреть во всей неприглядности.

На другой же день после выхода цитируемого выше материала, 23 сентября, Леонова приглашают на расширенное заседание президиума Союза советских писателей. 160 с лишним писателей и критиков явилось туда, и добрая половина из них — воплощать в жизнь леоновскую ремарку в “Метели” о том, “с каким злым восторгом иные сдергивают с себя личину притворного приятельства”.

Что ж, будем честными и признаем: он это издевательство и даже само ожидание смерти заслужил тоже.

99 раз избегавший проработок своих коллег, коллективных сборников во славу рабского труда и совместных “расстрельных” писем — он не избежал этого в первый и в сто первый раз и в итоге тоже оказался грешен. Теперь, совсем скоро, грех возвращался наказанием.

Быть может, если б он был грешен чуть больше, он бы не пережил этот год.