Новый мир. № 7, 2002
Шрифт:
А еще кроме эстетической и интонационной полифонии за текстом должно биться живое сердце. Когда рождались строки, оно билось? Билось. Вот это биение и должно навсегда уцелеть в стихотворении, быть его неумолкающей «фонограммой», отличая стихотворение-откровение от идеологизированного муляжа (впрочем, как и от интеллектуальной головоломки: ведь лучшие стихи — «простые» стихи).
Всего этого советские вирши, как правило, лишены. В них отсутствует интонационная сложность, проникновенность, а биение сердца имитирует ремесленная колотушка. Они не просты, а элементарны.
…Несмотря на похвалы Маяковскому, Сталин не любил авангарда, и советская поэзия в целом как бы ориентировалась на традиционную, дореволюционную. Но между нею и поэзией русской та же разница, как между СССР и Россией.
Симуляция советского энтузиазма приобретала порою какую-то аж хлыстовско-религиозную экзальтацию. В. Костров, к примеру, утверждал даже про свою верующую бабушку, что ее «молитвы совпадали / С повеленьем партии самой».
Понадобились мгновенное обрушение тоталитарного монстра и последовавшая за этим «великая криминальная революция», чтобы стихотворец Борис Примеров, как рассказывают,
И, помолившись таким манером в 1995 году, удавился.
Ничего себе приношение на курган советской поэзии…
Странная книга: в ней задыхаешься, гибнешь — какое чувство юмора ни имей.
В заключение хочется сказать следующее. Думаю, каждый, кому не безразлична современная литература, доволен, что имя Дмитрия Галковского вновь возвращается в читательский оборот — пусть хотя бы как составителя своеобычной антологии советской поэзии. Но — Платон мне друг, а истина дороже. Нет хуже, когда предисловие к книге представляет собой лоскутный комментарий к длинным цитатам: закрадывается подозрение, что автору не так уж много есть что сказать и обильным цитированием он попросту заполняет место. Убери цитаты — и собственно оригинального текста останется с гулькин нос. Ведь получилось так, что многие стихи оказываются напечатаны в антологии дважды: в толще текста, но уже до этого — в предисловии. Зачем? Они этого, конечно, не стоят. Мало допустимая, по-моему, в грамотном издании вещь. А все потому, что Галковский поскупился на «эксклюзивный» текст и воспользовался в данном случае своей старой новомирской статьею [33] . Но статья и предисловие принципиально разные и отнюдь не взаимозаменяющие жанры. Терпеть не могу ставшее уже штампом бессмысленное словосочетание «Вместо предисловия», якобы свидетельствующее о скромности автора: дескать, на полноценное предисловие не претендую, но несколько незаурядных мыслишек все же высказываю. Но в данном-то случае и впрямь: не собственно предисловие, а — вместо предисловия эссе десятилетней давности.
33
Галковский Д. Поэзия советская. Из материалов к «Энциклопедии Высоцкого». — «Новый мир», 1992, № 5.
Но еще больший, уже концептуальный, протест вызывает послесловие к антологии известного псковского критика и эссеиста Валентина Курбатова «Корешком вверх». Советские стихотворцы, утверждает Курбатов, «опережая своего читателя и только формулируя его тайные желания, норовят укрыться в пазуху счастливой, защищенной безответственности. Это они не Ленина и Сталина славят, а только благодарно перелагают на них ужас и тревогу бытия, спасаясь в их тени от необходимости собственного решения. Ведь это все старая, родная, церковная, даже монашеская традиция — уйти в послушание, довериться определенному тебе наставнику всем существом, зная, что перед Господом ответит духовный отец, замененный здесь всеобобщающим Вождем, которого не зря поэты так часто зовут именно Отцом». «Я понимаю, — спохватывается псковский почвенник, — что все по краю хожу, что говорю нестерпимое, но ведь когда-то надо! Что же самое-то больное, самое родное и важное от себя прятать?» Но напрасно думает Валентин Курбатов, что договаривает тут недоговоренное. Увы, большинство самиздатских и тамиздатских публицистов еще с 70-х годов выводили советскую власть напрямую из византийской традиции. И ныне многие наши правые либералы делают то же самое. Только делают это с омерзением, а не с сочувствием, как Курбатов. И, честное слово, это даже понятнее. Но и умиления тоже хватает — почитайте, к примеру, газету «Завтра»: там коммунистический режим, сталинщина — естественные преемники отечественной традиции. И там же из номера в номер муссируется то самое, что утверждает Курбатов, настаивая, что мы именно «с этим, ЭТИМ (!) выстояли в Великую войну и последующее тягчайшее воскресение». То есть благодаря вере в Сталина. Страшно, дико, и опускаются руки. Словно и не было военных страниц Солженицына, Астафьева, множества мемуаров и исторических исследований незашоренных коммунистической пропагандой авторов. Русский народ выиграл Отечественную войну не благодаря, а вопреки сталинской клике.
Есть нечто трагикомичное в том, что у антологии, составленной яростным, даже раскаленно яростным антисоветчиком Д. Галковским, такое кроткое послесловие, считай, приравнивающее идеологических попугаев и проституток к смиренным послушникам и жмущимся к Отцу блеющим бескорыстным овечкам.
Но тот же Курбатов («широк русский человек…») нашел самые точные и емкие слова для определения антологии «Уткоречь» — «этой горькой, стыдной и грозной, остерегающей книги».
Попутные соображения
Да, антология — специфическая.
Вот на букву «К». Казин В., Калачинский М., Капутикян С., Кауров Б., Кедрин Д., Келлер И., Коваленков А., Ковынев Б., Колычев О., Комаров П., Корнеев Н., Корнилов Б., Костров В., Костыря В., Кузнецов В., Куренев Г., Кустов П.
Кого из них вы знаете? Я примерно половину (по-моему, это много).
Образчик творчества: «…мастер по алюминию / Совсем молодой новожил. / Чушку / Горячую, синюю / На руку мне положил» (И. Луговской).
Кредо составителя: «Разгул поэзии в Советской России (а иначе не скажешь) — это следствие
поражения интеллектуального и духовного центра нации».Методология: «Вообще большая, „репрезентативная“ антология должна составляться не столько из самых лучших, сколько из самых характерных стихов того или иного автора (что совпадает далеко не всегда). <…> Это очень важный момент. Поскольку советская поэзия есть продукт распада культуры, то соответственно суть ее, ее острие будет проявлено в достижении максимальной степени деградации языка и мысли („логоса“). Эта „культура“ и может вполне адекватно выражать себя только на уровне чудовищно бездарного, бесформенного стиха».
Замысел ясен: по мнению составителя, именно плохие/средние советские стихи советских поэтов наиболее точно, ярко и полно дают нам представление о природе советского. Но вот мой главный вопрос (не к Галковскому, а, так сказать, в пространство): чьи стихи адекватнее передают природу реального советского человека? (Который, заметим, никогда, ни в самые тяжелые, ни в более вегетарианские годы не был одномерным человеком.) Кто лучше дает нам о нем представление: поэт стопроцентно советский, стопроцентно антисоветский или находящийся с советским миром в сложных отношениях притяжения/отталкивания?
Цитирую — как почти все последующие примеры, не из антологии:
Я не хочу средь юношей тепличных Разменивать последний грош души, Но, как в колхоз идет единоличник, Я в мир вхожу — и люди хороши. Люблю шинель красноармейской складки — Длину до пят, рукав простой и гладкий И волжской туче родственный покрой, Чтоб, на спине и на груди лопатясь, Она лежала, на запас не тратясь, И скатывалась летнею порой. Проклятый шов, нелепая затея, Нас разлучили. А теперь — пойми: Я должен жить, дыша и большевея, И, перед смертью хорошея, — Еще побыть и поиграть с людьми! <…>Можно сказать, что это не самые лучшие стихи большого поэта. Но трудно отрицать, что это именно человеческая, а не утко- речь. Впрочем, не знай мы, что автор этих строк — Мандельштам, не отнеслись ли мы к ним иначе — пренебрежительнее, по-галковски? Характерны ли они для Мандельштама? Не характерны, скажет, наверно, Галковский. Не характерны, скажут, наверно, многочисленные почитатели Мандельштама. Характерны, скажу, допустим, я (вместе с, допустим, М. Л. Гаспаровым). Сие недоказуемо [34] . «Ясно, что Гумилев, Блок, Бунин, Мандельштам, Ахматова, Цветаева к советской поэзии не имеют отношения уже по той простой причине, что в ней напрочь отсутствует многочисленный слой, например, акмеистов второго порядка», — утверждает Галковский в предисловии к антологии. (Замечу, что Гумилев просто растворился в советской поэзии 20-х, и не только, годов.) Так дают ли эти «Стансы» 1935 года, принадлежащие перу несоветского Мандельштама, адекватное представление о советском, о силе/соблазне/притягательности советского? Ладно, пропустим. Вот еще пример — Павел Васильев. Одно из последних его стихотворений «Прощание с друзьями» (написано в 1936-м, уже в предчувствии и на пороге гибели, напечатано впервые в 1968-м):
34
Случайно попавшийся мне в момент написания этого текста пример полемики вокруг Галковского и поэзии советской. Цитирую — из сетевого журнала «Русскiй Удодъ»: «<…> При видимом сходстве фундаментально антисоветских позиций „РУ“ и Д. Е. Галковского есть один пункт, где они принципиально расходятся. Имею в виду датируемую 1992 годом статью С. Кизюкова „Поэзия советская“ („РУ“, 2001, № 11, февраль), где он прямо полемизирует с выступлением Галковского в „Новом мире“ (1992, № 5. — А. В.). <…> Со своей стороны Галковский Д. Е. у себя на сайте периодически вывешивает среднеидиотические советские стишки <…> Так вот, Галковский доказывает личностную неполноценность советского человека и бессмысленность советского опыта (тотальная идиотия совка, замечательно отражающаяся в его „поэзии“). Коротко говоря, СССР — прореха Русской истории, эпоха „поражения интеллектуального и духовного центра нации“. Кизюков высказывает точку зрения чуть ли не строго обратную: „…советская поэзия в чистом ее виде, возникшая внутри этой империи и жившая собственной, ни на что не похожей жизнью, охватывает период примерно в тридцать лет: с конца 50-х до конца 80-х годов. И это крайне сложное явление, которое сравнимо только с серебряным веком русской поэзии“, „советская поэзия была одним из величайших явлений культуры 20 века“. И несмотря на весьма и весьма скептическое отношение к советскому образу жизни (а то и прямо враждебное), тов. Кизюков дерзко заявляет буквально следующее: „Советский поэт — как правило, очень широко мыслящий и глубоко чувствующий человек, даже если он окончательная сволочь и гад“…» Ну и так далее.