Ну как же себя не обожать?!
Шрифт:
На полном серьёзе говорилось об «ударниках осведомительского труда». Только посмотреть на клички анонимных доносчиков: «Ухо», «Свой», «Знающий», «Наблюдающий», «Зоркий», «Подзорная труба». А если и появлялось настоящее имя, то концовка становилась истерически-приказной: «Примите активнейшие меры по обезопасению меня!». С намёком, что если вдруг не «обезопасеют», то и на них найдётся управа. Некая «труба» из Киева накатала доносы на 300 человек. Семейство
Почему-то принимается за данное, и напрасно, что если человек талантлив и непревзойдён в какой-то области, то это гарантирует его высокие моральные качества. Вовсе нет. Не говоря уж о Маяковском, прекрасным примером является не больше и не меньше как Галина Сергеевна Уланова, которую иначе как богиней и величать не положено. В 1934 году богиня подвела обвинительную черту на заседании Художественного совета Ленинградского (ещё не Кировского) театра оперы и балета, где шельмовали Агриппину Ваганову, которая взрастила, выучила и сделала Уланову балетной звездой. Всё по Булгакову. Рукописи не горят. Не сгорела и эта машинописная страница из протокола собрания:
Такой, по тем временам наповал убийственной, фразы оказалось достаточно, чтобы под аплодисменты бывших учениц и друзей Ваганова, балетмейстер с мировым именем и благодетельница самой Галины Сергеевны, надолго оказалась выброшенной за театральный борт. Видите ли, художественного творчества ей не хватало. Его вполне хватило не только на то, чтобы стать мировой величиной, но, к сожалению и на то, чтобы взлелеять советскую змею на пуантах – Уланову. Поразительно, что Агриппине Яковлевне удалось уберечься от Большого Дома – ленинградской Лубянки, благо время было ещё сравнительно вегетарианским: коротышке Кирову оставалось жить ещё два года. В Кремле вождь и учитель потихоньку начинал точить на него когти. Критика на собрании пока ещё не гарантировала арест. Распоясались чуть позже.
Возвращаясь к Франции, мне страсть как захотелось побеседовать с «истинной арийкой» или, на крайний случай, с её потомством, благо под текстом имелась подпись. Казалось, что это было легко сделать, поскольку я обычно останавливался всего-то в двух кварталах от пересечения указанных бульваров в незамысловатом отеле «Режан». Но встреча не получилась, поскольку в книге Андрэ Алими не оказалось номера квартиры. Консьержка тех времён давно умерла. Попытался искать и жертву – мадам Дюпре, еврейскую отравительницу, но её аптеку уже полвека как закрыли. Упрятали подальше от арийцев, чтобы не напитала послушливые пилюли злым ядом. В этом подъезде теперь тряпичная комиссионка, по три и пять евро за рубашку с чужого плеча, часто прямо с плеча покойника.
При слове «культура» министр народного просвещения и пропаганды Геббельс – как-никак доктор философских наук с дипломами двух университетов – не хватался за револьвер. Знаменитую фразу приписывают его товарищам по партии, то ли Герингу, то ли Гиммлеру, которые за оружие положительно хватались. На самом деле такое заявление впервые появилось в пьесе нацистского драматурга Ханса Йоста. Оттуда её мог заимствовать кто попало, без ссылки на первоисточник.
Но просвещение, так просвещение – для целей ненасильственного насаждения национал-социализма среди представителей среднего класса доктору Геббельсу хотелось облечь эту идею не больше и не меньше как в проявления европейской культуры. Эта подоплёка и спасла французские, бельгийские и голландские музеи от массового разграбления. Вовсе не арийство мадам, проживавшей на перекрёстке бульваров.
Немцы минимально вмешивались в артистическую жизнь Парижа, несмотря на то, что работы выставлявшихся художников в самой Германии продавали за бесценок или просто показательно сжигали как дегенеративное искусство. Но выставить работы можно было только после письменного заявления: «Я, такой-то, француз, а не еврей». Многие шли дальше, обвиняя евреев – Писарро, Шагала, Сутина и «жидо-марксистского декадента» Пикассо – в разлагающем влиянии на истинно французское искусство.
Становилось ясно, кто есть кто. Матисс об евреях открыто не говорил, но с раздражением отмежёвывался от «космополитов, наводнивших Францию».
Так что вовсе не Сталин придумал и преследовал «безродных космополитов», подразумевая, конечно, евреев. Их, безродных, в такой именно терминологии до него сочинили «прогрессивные» с точки зрения СССР французские художники. С Геббельсом и Герингом, «покровителями искусств», напрямую общались Вламинк, Дерэн и полдюжины других. Из-за этого после освобождения Франции Вламинк был обвинён в коллаборационизме и арестован.Никто не покушался на законодательниц мод. Габриэль Шанель продолжала нежиться в роскошном отеле «Ритц» на площади Вандом, где проводила время со своим немецким любовником, красавцем Гансом фон Динклаге. На рю Камбон (за пол-квартала от служебного входа в тот же отель) возвращалась только когда собиралась кроить платья для новой коллекции. Вот один из её мемов того времени: «Мода – это то, что выходит из моды». Кроила без рисунков и лекал, прямо на манекенщицах. По этим платьям потом делали выкройки по 2–3 варианта на размер. Иногда там же устраивала рауты. Кстати будет сказано, дама была не только талантлива, но и изворотлива. Когда, уже после войны её обвинили в сотрудничестве с оккупантами и собирались судить за коллаборационизм, она поступила как капитан корабля, который без сомнений сбрасывает в море любой ценности груз, чтобы только спастись во время бури. А именно широко анонсировала в газетах бесплатную раздачу духов Шанель № 5 американским солдатам, по флакону на военнослужащего. Вернуться домой с таким французским подарком было для них мечтой, особенно для солдат – негров. В США эти духи, ещё из довоенных остатков, стоили громадные деньги. Выстроилась очередь в полторы тысячи человек. И американская администрация заступилась за хваткую модельершу, которая тут же укрылась в Швейцарии.
Сейчас в очередях около бутиков Шанель, на той же рю Камбон, как оголтелые, мечутся «азиатки» – японские, южнокорейские и и китайские туристки, отнюдь не рассчитывая на бесплатный № 5 и залезая в долги дома. Распорядительница тотчас же вычислила меня как ненадёжного покупателя, стала бюстом оттеснять к двери и громко объявила по-английски:
– Мсьё, вам здесь нечего покупать.
Японки решили, что она объявляет о скидках, стали прислушиваться и обступили нас. Я, обращаясь к ним, громко объявил; тоже по-английски:
– Мадам права. Здесь никому нечего покупать. Весь этот кошмар, – я обвёл вокруг руками, – это старьё сорокалетней давности. Избавляетесь от затаренного. Мне стыдно за беднягу Шанель. Она бы вас мигом вышвырнула на улицу. Впрочем, и на панели вам нечего делать. Фигура не та. Не мешает похудеть
И, протолкнувшись через толпу, вышел из магазина. Оглянулся и увидел, что часть публики потянулась за мной, а на заднем плане жестикулировала разъярённая администраторша. Неплохой финал.
< image l:href="#"/>Как бы там ни было, в целом немецкие захватчики щадили французское самолюбие и даже в оккупированной зоне предпочитали не действовать прямо. Кроме того, дорваться до культурных сокровищ мечталось сразу стольким конкурирующим претендентам, что равнодействующая оказалась равна нулю. Единственным случаем прямой претензии на музейный шедевр из Лувра была записка министра иностранных дел фон Риббентропа с требованием выдать ему «Купальщицу» Буше. Как видно, по части нагой натуры пристрастия пятидесятилетнего сподвижника Гитлера мало чем отличались от нижних чинов. Из ответных депеш ясно, что дирекция Лувра прямо не отказала, а попросила уточнить какую именно «Купальщицу», поскольку Буше их изобразил с полдюжины на холстах, в архитектурных нишах и даже на дверях. Кроме того, сделали вид, что речь идёт об обмене картины на равноценную из немецких собраний. Тут компетенция министра оказалась не на высоте и дело заглохло.
Вначале, направляясь в Архивы, я предполагал, что, роясь в переписке, найду такую нервную, стрессовую тематику: «Отдайте картину!» – «Не отдадим!». Ничего подобного, никаких выкручиваний рук. В папках подшиты вежливые письма и вежливые ответы на них по поводу забот сугубо приземлённых: уголь и дрова на отопление отдалённых провинциальных хранилищ, просьбы выделить грузовики и такелажников для транспортировки вещей или утихомирить эсэсовцев, которые решили разместиться в папских покоях замка Фонтенбло и уже повредили уникальную мебель. Все эти пожелания неизменно удовлетворялись германской администрацией; в папках не нашлось ни единого отказа.