Ну как же себя не обожать?!

– Когда есть дела, голова начинает работать. С кем поведёшься…

В разговоре со мной Вера была более информативна:

– Серьги лично для меня. Спасибо. С бумагой оно надёжнее. Про ногу не забуду. Левую, если быть точным.

– Где?

– Метро «Университет». Трамвай в сторону Черёмушкинского рынка. Но по поводу ожерелья есть пояснения. Оно нам нужно, как говорят, в незасвеченном виде. То есть, чтобы не проходило ни через ломбард, ни через комиссионку, ни через таможню и – не приведи господи – не числилось среди потерянных или краденых вещей. Само взяло и с луны свалилось.

– Естественно. На луне, там много чего валяется.

– Да, как раз то, что нужно для затравки.

– Наживка, затравка. Я второй раз об этом слышу. Для какой цели? Можете рассказать?

Обычно Вера любила делиться своими планами. Знала, что ценю её юридическую подготовку и живую смекалку. Но тут твёрдо ответила:

– Пока не могу. Если всё выгорит, то где-нибудь через полгода-через год. Операция затяжная, требует терпения, учёта обстоятельств.

Обстоятельства учли, но ждать пришлось больше двадцати лет. Я уже об этом почти забыл. Вспомнил, когда Вера пришла попрощаться перед отъездом в Америку вместе с супругом. Кстати, дарственная с благодарностью за спасённую жизнь потом пригодилась на таможне – серьги после часовой ругани разрешили вывезти как «предмет эмоциональной значимости». Когда мы вышли из университетской поликлиники в сквер зоны «Е», оглянувшись, сказала:

– Да, цвела весна и май кивал цветком. Давайте присядем на скамейке. У меня нет мании преследования, но лучше на этой, без кустов сирени позади. – И продолжила, – Помню, что за мной должок. Вы тогда спрашивали про наживку, я вам нетактично отказала, но пообещала объяснить, что она из себя представляла и для чего была нужна. Помните?

– Ещё бы.

– Операция давно закончена. Теперь можно рассказывать. Только имена изменю.

Она говорила очень серьёзно. Замечание насчёт кустов заставило меня поёжиться. Сначала даже показалось, что лучше бы мне всё это не слушать, не то что потом пересказывать. Но сам напросился. Чтобы избежать громоздкости, я сообщу всё, что мне рассказала Вера, как бы от третьего лица. На вопрос о том, как ей удалось узнать закулисные подробности улыбнулась:

– Есть многое в природе, друг Горацио…

Оказалась, что занимательная история связана с некоей Филанок, с которой Вера училась на одном потоке юрфака МГУ, но, изящно выражаясь, отклонилась от основного курса. Отклонение это произошло на четвёртом курсе, в сторону ненормативной юриспруденции. Филанок, истовая комсомольская сволочь, никуда не отклонялась, вступила в партию и стала судьёй. Их судьбы сошлись так, что именно она попыталась посадить Вериного мужа. Бесцеремонно, грязно стряпала дело, коррумпированный следователь с её подачи подкинул нужные вещдоки. Инструктировала прокурора, в процессе грубила, хамила, затыкала рот адвокату, угрожала свидетелям, – словом, рьяно, фанатически старалась его далеко и надолго упрятать. Походя заметила:

– Я так его укатаю, что света белого не взвидит.

А коллегам, когда ей посоветовали не свирепствовать, бросила:

– Неважно, что нет улик. Он виноват уже потому, что я, коммунистка со стажем так считаю.

Когда эта фраза дошла до подсудимого, тот усмехнулся:

– Как в басне. Я виноват уж тем, что хочется ей кушать. Но, стерва, подавится.

Джентльмен почему-то к назначенному развитию событий не был склонен, поскольку посадка – это единственное, что могло угрожать его авторитету. Воры в законе не сидят. Так что не подумала, кого гробить.

Не знаю, просыпался ли кто-нибудь с окровавленной лошадиной головой в постели, но, несмотря на запугивания, во время слушания в Горсуде свидетели обвинения наотрез отказались от показаний, вещдоки исчезли, и дело было направлено на новое рассмотрение в нарсуд. Та же судьиха без согласия заседателей, на одном нахрапе оставила приговор в силе и этим громко похвалялась. Однако нитки были слишком белыми, и в результате последней апелляции дело тихо скисло. Скисло, но не заглохло. Память у подследственного была отменная.

Через какое-то время, возвращаясь на дачу, судья Филанок, заметила около дачных кустов небольшую сумочку. Огляделась вокруг, сделала вид, что поправляет чулок, и украдкой бросила найденные предметы в пластиковый пакет с продуктами. В сумочке, как потом выяснилось, кроме тёмных очков в модной оправе находилось и некрупное ожерелье с голубым камнем. Через замок цепочки был просунут шелковый носовой платок, по-видимому для того, чтобы ожерелье как-нибудь не выскользнуло. Всё указывало на то, что хозяйка не из простых и не из местных. Прямо скажем, приятная находка. Нечаянный интерес, как выражаются гадалки.

Но Филанок была не одна. Вера, наблюдавшая из соседней дачи через полевой бинокль, обернулась и удовлетворённо сказала своему спутнику:

– Подобрала и воровато огляделась.

Потом с улыбкой добавила:

– Глупое выражение. Я что-то не припомню, чтобы ты когда-нибудь оглядывался.

– Только на тебя.

– Мерси. Психологически её поведение означает, что припрятала, ой – бой, ничего отдавать не собирается. Не предполагала, что имеем дело с такой дурой. Найди она что-нибудь на самом деле, в дачном посёлке давно бы раззвонили о потере и с игрушкой пришлось бы расстаться.

Её спутник спокойно ответил:

– Ну и хорошо, что дура. Как бы нам жить, мой свет, если бы все были умными? А нам пока лучше схипнуть. Не хватало только, чтобы она углядела блеск стекла.

– Не беспокойся. Бинокль безотражательный.

– Тогда приступаем к следующему этапу.

Начиная с этого времени, за судьёй было установлено ненавязчивое наблюдение. Но никто, боже упаси, не бегал за ней по следам, не таращил глаза и не прятался в подъездах. Просто в гастрономе рядом с домом, где та приобретала продукты, кассирше Марине было удобно рассматривать покупательницу вблизи и иногда перебрасываться с ней короткими замечаниями.

Четыре месяца подряд ничего не происходило. Наконец, однажды под вечер кассирша позвонила Вере и взволнованно сообщила:

– Есть новости. Но не те, которых вы ожидали. Я ничего не могу понять. Надо поговорить.

Из сбивчивых объяснений стало ясно, что ожерелье с сапфиром обнаружилось на шее совершенно незнакомой женщины.

– Опиши её, пожалуйста, – попросил Верин супруг.

– Лет сорока пяти. Коренастая, мужиковатая. С двойным подбородком. Я, собственно, из-за подбородка и заметила кулон.

– Ожерелье.

– Ах, да, ожерелье. Там же синий камень. Я сразу закрыла кассу и отошла к окну посмотреть фотографию. Точно как на снимке, который мне дали.

– Снимок у тебя?

– Я его порвала и пока сюда ехала, разбросала мелкие кусочки по дороге.

– Молодец, сообразила, – похвалила Вера. С появлением камня на сцене это было бы опасной игрушкой.

– Какие ещё приметы у женщины?

– Волосы выкрашены марганцовкой в красно-бронзовый цвет. У меня платила несколько раз. Такие запоминаются. В последний раз отоварилась беконом.