Нуль

Интересно, кто-нибудь видел народ, не читающий в общественном транспорте?

Американцы читают в метро, в автобусах «Грейха-унд», в поездах «Амтрака» и «Калтрейна», в скверах и парках, на скамеечках и на траве… Во втором здании Всемирного торгового центра на Манхэттене я видел человека, читающего в лифте, и это было здорово, но не очень разумно: на сто седьмой этаж скоростной лифт там взлетает за пятьдесят восемь секунд.

Еще один миф: «В Америке очень скучно». В Америке скучно только дуракам. Впрочем, дуракам скучно везде.

«Американцы, кроме денег, ничего не знают». Эту сказку сочиняют завистливые неудачники советского произрастания, которые терпят неудачи главным образом потому, что не научены думать своей головой, и в первую очередь – думать над смыслом собственной жизни, во вторую – над смыслом слов, который они произносят, а в-третьих, над смыслом слов, которые они не понимают. Что такое – «знать деньги»? Знать деньги – это уметь работать.

Американцы действительно умеют и любят трудиться. Америка – страна, над которой стоит гул неустанной, твердой работы. Что в этом плохого? Разумеется, твердая работа превращается в твердые деньги. А твердые деньги превращаются в твердую жизнь. Все это очень просто. О таких примитивных вещах даже совестно рассуждать. Лучше подумать о других превращениях. Например, о том, как ложь о счастливой жизни превращается в пафос невознаграждаемого труда. Если такое происходит, то задыхающимся людям не остается ничего другого, как петь научно-фантастические песни. Самая гениальная из них – «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Вот уж миф так миф! А они – про Америку…

И так далее, и так далее, и так далее. Очень много баек об Америке гуляет по России. Когда-нибудь я сяду за компьютер и напишу об этом специально…»

||||||||||

Насколько я знаю, Сергей так и не написал об Америке ничего «специального». На его кассетах есть еще два-три места, где он грозится создать некие литературные или публицистические произведения, но, видимо, дальше угроз дело не пошло. И не потому, что Сергей был ленив или неорганизован.

Главная причина заключалась в том, что к себе как к писателю он относился чересчур придирчиво: годами вынашивал замыслы, а потом их нещадно браковал; писал что-то необыкновенное и, никому не показав, убирал в дальний ящик стола; о своих старых рассказах и повестях не любил даже вспоминать, не то что разговаривать с кем-либо; тоска по совершенству была у него просто болезненной. Я в жизни не встречал человека более равнодушного к публикации собственных произведений. Уйдя с головой в издательское дело, он на время отложил себя как автора в сторону. На какое время – неведомо было никому.

Я еще дам Сергею самому высказаться на эту тему, но сделаю это несколько позднее. Сейчас меня томит его американская поездка.

Как я уже говорил ранее, мне до сих пор так и не довелось побывать за границей, тем более в Америке, и сам по себе я никогда не взялся бы писать об этой стране. Однако рассказы Сергея о его поездках всегда были столь точны и живописны, всегда столь изобиловали тонкими наблюдениями, что заклинивались в памяти слушателей прочно и надолго. Я же, со своим идеографическим устройством мозга, просто видел эти поездки в картинках, и восстановить некоторые из них не составляет для меня никакого труда.

Следует добавить, что эти картинки существовали в материальном воплощении. Сергей повсюду ездил с видеокамерой и отснял в дальних странах бесконечное множество кассет. Если мой приход к Сергею совпадал с его возвращением из очередного путешествия, он обязательно включал видеомагнитофон и пускался в долгие рассказы. Как правило, они были бесконечно интересны. Семья слушала раскрыв рты. Я, правда, держал рот закрытым, но зато глаза и уши были распахнуты настежь. Даже обида на судьбу, которая – со свойственным всякой судьбе безразличием – меня обделила странствиями, опускалась глубоко на дно сознания, темные воды зависти непроницаемо смыкались, и я легко переносился в потусторонний мир.

Так я побывал во множестве городов – Берлине, Париже, Кельне, Лондоне, Каире, Нью-Йорке, Дюссельдорфе, Гааге, Бонне, Кембридже, Вашингтоне, Принстоне, Ганновере, Варшаве, Санта-Крузе, Франкфурте, Амстердаме, Пловдиве, Белграде, Сан-Франциско, Будапеште, Александрии, Сан-Хосе, Софии, Страсбурге, Лос-Анджелесе, Барселоне, снова Сан-Франциско, Праге, Велико-Тырнове, Стратфорде-на-Эйвоне и еще раз Сан-Франциско, о котором Сергей мог говорить без конца, не повторяясь и не перебивая самого себя.

Однако последняя поездка в «город вечной весны» получилась совсем не радужной, и о ней Сергей поначалу рассказывал очень мало. События, там произошедшие, как и многие другие эпизоды, описанные здесь, мне пришлось восстанавливать особым образом, соединяя в памяти обрывки разрозненных бесед, Сергеевы монологи в Жуковке, случайные ремарки и драматические сцены, незваным участником которой я стал по прихоти судьбы и собственного злокозненного характера.

Все десять дней, что оставались до поездку в Америку, Сергей пытался логическим путем разгадать тайну опустошения банковского сейфа. И ни к какому ответу не пришел. Он решительно не мог понять, каким образом умудрился сам ограбить себя. Ведь если бы он был в глухом запое – тогда все объяснилось бы. Пришел в полуотключке в банк, забрал содержимое сейфа и перепрятал его в какое-нибудь сверхнадежное – по пьяному размышлению – место. А потом начисто забыл о содеянном. Похожие случаи в прошлой жизни Сергея случались. Но сейчас-то шла не прошлая, а настоящая жизнь, в которой давно уже не было места спиртному, и заново отыскивать это место Сергей не собирался ни в ближнем, ни в самом отдаленном будущем.

Двадцать девятого февраля Сергей пал собираться в дорогу,

О, это замечательное двадцать девятое февраля, подаренное человечеству Юлием Цезарем и астрономом Сосигеном в 45 году до нашей эры, всего за год до того, как прозвучали знаменитые слова: «И ты, Брут!» Математик легко докажет, что поскольку этот день случается лишь раз в четыре года, то на него падает гораздо меньше событий, чем на остальные дни. Это так и не так. Дальних исторических событий, конечно, нет вовсе: ведь двадцать девятому февраля всего 2041 год, и за два с небольшим тысячелетия он состоялся лишь 507 раз, однако этого оказалось вполне достаточно, чтобы и день, отличающий високосный год от невисокосного, превратился в букет памятных дат.

Двадцать девятого февраля родились великий оперный композитор Джоаккино Россини, римский папа Павел III; греческий дипломат и поэт Йоргос Сеферис – первый грек, получивший Нобелевскую премию по литературе; советский космонавт Константин Феоктистов, слетавший на первом «Восходе», и американский астронавт Джек Лоусма, пилот третьего «Скайлэба» и шаттла «Колумбия»; Карл Эрнст фон Баер, один из основателей современной эмбриологии; премьер-министр Индии Морарджи Рандчханджи Десай; американские изобретатели Джон Филип Холланд, построивший первую дееспособную подводную лодку, которая поступила на вооружение военно-морского флота США в 1898 году, и Герман Холлерит, придумавший перфокарты; а также немецкий архитектор Лео фон Кленце, построивший, в частности, Новый Эрмитаж в Санкт-Петербурге.

Двадцать девятое февраля празднуется как день святого Касьяна, а вот святого Освальда угораздило в этот редкий день погибнуть в жестокой битве. И еще двадцать девятого февраля был завершен Сент-Готардский тоннель, Пакистан стал исламской республикой, был обнаружен первый пульсар, а Хью Хеффнер открыл в Чикаго первый ночной клуб «Плейбой».

Для нашей истории существенно то, что в этот день, пакуя чемодан под открытой форточкой, Сергей подхватил жестокую простуду.

В самолете он чувствовал себя прескверно. Нос у него отказывался дышать, из глаз текло, а во время набора высоты уши заложило такими мощными пробками, что при следующем перепаде давления голова грозила взорваться с оглушительной силой, произведя небывалый по хитроумию террористический акт.

Этот полет до Сан-Франциско был устроен таким образом: восемь часов в воздухе, затем посадка в Сиэтле, час маеты в безвылазном зале ожидания, а потом еще три часа в небесах.

Первую часть пути Сергей просто не знал, куда себя девать. Таких самолетных кресел, которые позволяли бы ему уместить довольно громоздкое тело и вытянуть длинные ноги, человечество еще не придумало, и через два часа лёта в небесном лайнере любой постройки у него начинали томительно стенать колени – совокупный результат конструкционного неудобства и давней автомобильной аварии.