Нуль

Я, например, их «образа жизни» не знаю и не понимаю, потому как не видел, и, в сущности, мне он до лампочки, а что касается американских фильмов, так там не «образ жизни», а масс-культура, и меня ею не проведешь. Вот современная американская литература – наверное, другое дело, но я ее знаю плохо. Только прослушав одну из записей на кассете «Альбинони», я понял, что был неправ и отношение Сергея к Америке нельзя обозначить словами «любовь» или «нелюбовь», все гораздо глубже.

||||||||||

«Сегодня Эдик, мой заместитель, сказал мне в беседе: “Ну до чего же ты любишь этих своих американцев!”

Я поразился.

Неужели он, человек весьма умный, не понимает, что нельзя любить какой-то народ чохом? Неужели он и впрямь думает, что мое видение американцев можно определить как любовь?

По-моему, любить американцев, или немцев, или евреев, или русских, или кого бы то ни было – просто глупо. В каждом народе есть множество идиотов, кретинов, подонков, убийц – за что же их любить? Уважать каждую нацию можно и нужно, все нации достойны уважения, недостойных не существует просто по определению: «нация» означает «рожденные в этот мир», – но любить…

Я даже не знаю, что такое любить национальный характер, потому как, мне кажется, национальные характеры – это тоже миф, давным-давно придуманный националистами (а они во всех странах одинаково тупы), чтобы возвышать себя, никчемных, за счет героических достоинств своего народа (кстати, в смысле героики все нации на одно лицо) и рисовать образы врагов, используя придуманные недостатки народов иных.

Чудный писатель Роберт Луис Стивенсон как-то раз высказался – это было в письме Эдмунду Госсу: «Я не люблю человечество, я люблю людей». Это очень точно, почти то же самое я могу сказать о себе. Я не люблю какой-либо отдельный народ, я люблю в нем отдельных людей.

В этом смысле мне повезло с Америкой. Приезжая туда, я всегда попадаю в очень интересный, близкий мне круг. Это либо издатели, либо писатели. Главная особенность среды, в которую судьбе угодно опускать меня, перебросив через океан, – высокий профессионализм. В этом, может быть, заключается особенность Америки: она – страна профессионалов.

Хорошие издатели здесь – прекрасные профессионалы.

И плохие издатели – хорошие профессионалы.

Очень профессиональны писатели, их великое множество, кто-то сказал мне, что в Штатах среди взрослого населения каждый четвертый что-нибудь да пишет. Даже если это вранье, все равно с ума сойти можно. И, разумеется, большая часть – графоманы.

Впрочем, американские графоманы – тоже профессионалы.

А в остальном – страна как страна, богатая, сильная, энергичная. Нувориши здесь так же чванливы и глупы, как в России. Бомжи так же развязны и вонючи, как в России. Интеллектуалы так же образованны, как повсюду. Интеллигенты так же начитанны, как повсюду. Преступники так же хитроумны и дерзки, как повсюду

Вот только улыбка…

Ах, эта американская улыбка, чудный признак – нет, не характера, а здоровья нации. Я мог бы написать о ней поэму, если бы испытывал, как когда-то в юности, склонность к писанию стихов.

Как мне хочется развенчать злобный и унылый миф о приклеенности американской улыбки!

Нет, она не приклеенная, в этом вся и штука…

И не надо путать белозубые гримасы кинодив в рекламных клипах с открытой и веселой мимикой живого американца.

Было бы очень просто, если бы американская улыбка оказалась приклеенной. Вот улыбки в российских супермаркетах, открывшихся в последнее время по всей Москве, да и по всей России, наверное, тоже, улыбки продавщиц, которые еще не научились по-настоящему торговать и видеть в каждом посетителе долгожданного гостя, – они действительно приклеенные. Конечно, в тех случаях, когда вообще появляются на лицах. Иногда хочется взять такую улыбку за угол рта и отлепить, как полоску скотча, но мне тут же делается страшно: я мгновенно представляю, какой оскал может таиться за этой дугой ярко накрашенных губ, и останавливаю свой порыв.

Типичная американская улыбка – добрая, естественная и очень самостоятельная: в том смысле, что расцветает на губах встречных сама по себе. Она – следствие умной культуры нации, хорошо воспитанной отзывчивости, ощущения свободы жизни и крепко сидящей в сознании первой строки американской конституции: «Мы, народ…»

Водительница автобуса ведет машину и вовсю улыбается, беседуя с ближайшими пассажирами на вечные темы – дети, цены, погода, жизнь.

Обращаешься к прохожему, как пройти туда-то и туда-то, – он улыбается, словно приятнее вопроса в жизни не слыхал, и обстоятельно объясняет, где свернуть и где перейти улицу.

Заходишь в магазин – тебе улыбается продавец: «Чем могу помочь?»

Гуляешь по маленькому массачусетскому городку – чистому настолько, словно никакой Голландии в природе не существует, – из проезжающей мимо машины тебе приветственно машет улыбающийся водитель. Такое ощущение, будто все подряд страдают жуткими провалами памяти, путают окружающих и принимают тебя за ближайшего друга или родственника.

Идешь по дневному пустынному миллионному Сан-Хосе – любой прохожий обязательно скажет «Хай!» – «Привет!» – в смысле «Здравствуйте!». Словно в какой-нибудь старорежимной русской деревне, о ладной жизни которой так любил писать фантаст-почвенник Василий Белов. Только американский прохожий еще непременно улыбнется. Просто так. Ему приятно улыбаться.

Мне тоже приятно улыбаться в Америке. Мне кажется, в моей улыбке там пропадает проклятая вымученность, с которой я в России словно бы появился на свет, и на губы нисходит естественная доброжелательность.

Когда в Нью-Йорке на Бродвее среди бела дня здоровенный чернокожий детина попытался выхватить у меня из кармана брюк бумажник, а я ему этого не позволил, в последнюю секунду выкрутив свою единственную ценность у него из пальцев, – черный (в Америке слово «негр» считается оскорбительным) на высокой скорости помчался куда-то вбок, по-моему, по Сорок Восьмой улице, но, перебирая длинными ногами обернулся ко мне белозубым лицом и, жизнерадостно улыбаясь, прокричал: «Всё в порядке, брат!» Я поймал себя на том, что тоже УЛЫБАЮСЬ, глядя ему вслед, хотя только что едва не лишился всей долларовой наличности, которую в тот день неблагоразумно таскал с собой, а может быть, даже жизни.

Стою в Сан-Франциско на Рыночной улице – Маркет-стрит – и снимаю на видеокамеру этот поразительный город, главная особенность которого заключается в том, что за любым углом обязательно обнаружится хотя бы одно здание – небоскреб, жилая многоэтажка, офисный билдинг, особнячок или церковь, – не похожее ни на какой другой дом в мире. В кадр заглядывает роскошная мулатка в клубящемся ореоле черных волос и во весь рот улыбается: «Сэй чи-и-и-и-из!» – а потом приветственно машет ручкой. Ей хочется остаться в моей памяти улыбающейся, ей радостно, что на чужой пленке чужого человека она останется такой навсегда – счастливой и смеющейся.

Есть немало мифов об Америке, которые я ненавижу.

«Американцы – нечитающий народ». Эту байку распространяют только те, кто никогда в Америке не был и уж конечно не ездил в американском городском или междугороднем транспорте. Нет, не так. Все дело в другой байке: «Советский народ – самый читающий…» Эту сказку десятилетиями распространяли и укореняли те хриплоголосые трибуны, которые никогда не бывали ни в какой стране мира, всю жизнь лелеяли в себе легенду о русско-советской самобытности, путали культуру с грамотностью и, увидев человека с книгой, умилялись: надо же, читает, а губами не шевелит! А может быть, автором сказки был сам великий вождь и отец всех народов – ему доложили о людях, читающих в метро, вот он величественно и обобщил, попыхивая трубкой: «Советский народ – самый читающий народ в мире».