Нулевая долгота

— Разве вас что-то обидело?

— Может, и обидело, — бурчу я.

— Тогда простите. А рисунок мне нравится — убедительный. Особенно хороши эти руки. Как корни дерева.

Она говорит медленно, произнося каждое слово четко, как произносят их, читая стихи. Прищурившись, не моргая, она смотрит мне в лицо, именно в лицо. В ее взгляде холодная проницательность.

Меня поражает то, что она сказала: «руки, как корни дерева». Это именно то, что я думал, когда рисовал Кузьму Михайловича. Но об этом никто не мог знать, кроме меня! И мне начинает казаться, что она читает мои мысли.

Ощущение настороженности и неприязни крепнет во мне. Я просто чувствую, как она подчиняет. И в то же время не нахожу в себе желания и умения сопротивляться. «Что за дьявольщина!» — думаю удивленно.

Антонина привлекательна — и лицом и фигурой. Лицо, правда, скуластое. Вообще красота ее какая-то холодная, какая-то сделанная. Замечаю, что она умело пользуется косметикой, причем на западный манер. Она действительно какая-то другая, как бы оттуда. У нас таких не часто встретишь. В общем, как говорят, шикарная женщина. И я понимаю, что Костя не мог пройти мимо, раз она соблаговолила выделить его среди других.

— Костик, а ваша квартирная Люська, — говорит она с презрением, — ко всем тебя ревнует или только ко мне?

— С чего ты взяла, что она ревнует? — выражает недоумение Костя.

— Вижу и чувствую. Это трудно скрыть, — расставляя слова, четко произносит Антонина. — Но ты, пожалуйста, скажи ей, что не обязательно это мне показывать. Вы уж, как-нибудь сами разберитесь в своих отношениях.

— В каких отношениях? — спрашивает Костя, и я замечаю, что он прячет глаза.

— В ваших личных, Костик, — твердо настаивает Антонина. — Я думаю, что ясно выражаюсь.

Костя насупленно молчит. Нет, не нравится она мне. Не узнаю Костю. Почему он ей подчиняется?

Антонина достает из сумки золотисто-красную пачку заграничных сигарет. Такой я еще не видел — «Dunhill». Умело прикуривает от пламени миниатюрной зажигалки. Я пристально за ней слежу, как прилип к ней. Мне противно это сознавать. Но она притягивает. Властная женщина.

Костя сумрачно спрашивает:

— Опять твой англичанин приехал?

— Да, приехал, — с вызовом отвечает Антонина.

— Опять за иконами?

— Нет, почему же? Он интересуется не только ими, но и современной живописью. — У нее на лице презрительная усмешка. — А чего же ты мне не предлагаешь шампанского?

— Не ждал я тебя.

— Но мог бы держать про запас, не так ли?

— Давайте я схожу в магазин, — предлагаю я. Мне кажется, у них назревает скандал. И вообще я чувствую себя лишним. Решаю, что схожу, а потом сразу уйду.

Они не возражают.

Когда я возвращаюсь, Антонина с повышенным интересом вглядывается в меня. Мне это не нравится.

— А вы, оказывается, непризнанный талант, — говорит мне сочувственно.

— Когда-нибудь признают, — бурчу я.

— Но вы же не хотите, чтобы это случилось после вашей смерти? Правда ведь, этого никто не может хотеть? Покажите мне ваши картины.

— Не хочу, — по-мальчишески просто и с вызовом говорю я.

— Но почему же? — удивляется она. — Я ведь искусствовед. Мне хотелось бы вам помочь.

— Спасибо. Когда-нибудь потом.

— Ну зачем же откладывать на «потом»? Покажите завтра.

Костя саркастически замечает:

— Не хочешь ли, Лешка, в Лондоне выставиться?

— В каком еще Лондоне? — не понимаю я.

— В самом что ни на есть настоящем, — мрачно поясняет он.

— А я ведь серьезно, — настаивает Антонина. — Покажите завтра.

— Не хочу, — твердо говорю я.

— А зря, Купреев, — как бы угрожает она. — Потом пожалеете.

— Может быть, — говорю я.

Я встал, распрощался и ушел.

В коридоре меня перехватила Люсина.

— Алексей, одну минуточку, — шепчет она. — А правда, что Костя любит эту фуфру?

— Кого? — не понимаю я.

— Ну, эту мадамочку, которая к нему вязнет.

— Не знаю, Люся, — пожимаю плечами.

— Ты-то по-дружески скажи ему, — просит Люсина, — не даст она счастья! Эти фуфры только несчастье приносят. А Костя просто дурак! — Она воскликнула с такой искренней болью, что я невольно подумал: не влюблена ли? И действительно — о каких это отношениях выговаривала Антонина?

Ах, да что мне до всего этого! Пусть жизнь движется по своим таинственным законам, а мне уже ничего не надо — ни помощи, ни участия, ни признания. Может быть, еще немножко любви? И немного творчества — его радостей и завершающего удовлетворения. А потом пусть сердце останавливается: мне все равно!

Глава III Маленькие открытия Рея Грейхауза

I

Итак, что стало известно Ветлугину после прочтения первой тетради дневниковых записей Купреева?

Он заглянул в душевную жизнь Купреева, узнал о его окружении в феврале семьдесят третьего года, о его разномышлениях, надеждах, сомнениях, неудачах… Около него тогда были Потолицын, Грудастов, Барков. Он познакомился с синеглазой Варей и властной Антониной, которая поддерживала связь с англичанином.

«Англичанином, наверное, был мистер Стивенс, приехавший в Москву скупать непризнанную современную живопись, — подумал он. — Почему непризнанную? Отличная реклама: с политической подоплекой…»

Ветлугин встал из-за письменного стола, стал расхаживать по кабинету.

Если Купреев продал свои картины Стивенсу, то зачем тогда затеян этот сыр-бор? — думал он. Однако почему пять лет — даже больше пяти лет! — Стивенс не устраивал выставку-распродажу? По логике бизнеса лучший момент был после «самоубийства» Купреева. Ветлугин вспомнил последнюю фразу первой тетради: «А потом пусть сердце останавливается: мне все равно!» Из нее следовало, что у Купреева было больное сердце. Между прочим, и Баркову в бане он говорил, что париться не может («Сам знаешь, сердце»). В самоубийство трудно поверить, решает Ветлугин.

Однако когда умер Купреев? — продолжал размышлять он. Если недавно, то почему в коллекции Стивенса его старые картины? За пять лет Купреев должен был сделать много новых работ. Из его дневника видно, что он не мыслил жизни без творчества. Логично предположить, что он умер вскоре после того, как картины попали к Стивенсу. Но почему столько лет они пролежали втуне?

Вопросы возникали один за другим. Ветлугину опять захотелось вырваться на простор, где ему думалось и связаннее, и яснее.