Няня для сурового папы

Хочу всё-таки попробовать предложить свою помощь с готовкой, но в последний момент одёргиваю себя. Вдруг Миша скажет, раз ты нормально себя чувствуешь, то кати-ка со своими косяками домой к Кирюше? Он может решить даже машину не доделывать!

— Ты чего застыла? — раздаётся над ухом его хмурый голос.

— Я? А. Да… что-то резко зябко стало, — специально провожу руками по плечам и вздрагиваю, хотя на самом деле мне вообще не холодно.

— Вот и дуй в постель. Сделаю тебе чай с мёдом. Согреешься. Бегом, Марья Алексевна, или тебе отсчёт как перед стартом нужен?

Вот вроде и не грубит, но и привычной шутливости в голосе нет.

Делать нечего, поэтому поджав губы, я топаю к себе в комнату, там снимаю больничную сорочку и надеваю пижаму. Немного подумав, натягиваю ещё тёплые носки, свитер и закутываюсь в одеяло.

Вот теперь точно на больную похожа. А за больными нужно ухаживать и желательно подольше.

Миша приходит спустя минут десять с большой кружкой чая в руках.

— Что, так сильно холодно?

— Ага. Что-то прям озноб взял, — киваю, изображая тряску.

— Вот. Чай попей. Здесь мёд и малина. Должно помочь.

Бурый протягивает мне кружку и тут же разворачивается, чтобы уйти.

— Э, Миша? А ты не мог бы мне ещё одно одеяло принести? А то это, мне кажется, недостаточно согревает.

— Хорошо, — буркает, бросив на меня взгляд через плечо.

Нет, ну так вообще дело не пойдёт. Он сейчас должен был ответить что-то вроде «а задница не запотеет?» или «может тебе в бане постелить?»

А он просто «хорошо»?!

Всё очень плохо. Совсем-совсем хреново, Маша!

Отпиваю сладкий горячий напиток и раздумываю, что делать дальше, постукивая пальцем по стакану.

Ещё есть надежда, что Миша отпустит какую-нибудь шуточку, когда вернётся с одеялом, но он просто накрывает меня и говорит, что сообщит, когда будет готов ужин.

Как последний гвоздь в крышку гроба!

Допиваю чай и откидываюсь на подушку, накрывшись двумя одеялами. Хмуро смотрю в потолок, слушая шипящие звуки в глубине дома и бурчание телевизора — видимо, Миша уже что-то готовит. А девочки смотрят мультики.

Минут через десять лежание под двумя одеялами в свитере, штанах и носках, у меня реально начинает потеть задница.

Я так сдохну!

Распахиваю одно одеяло. Не легчает. Распахиваю второе и начинаю мечтать выпить стакан ледяной воды.

В итоге встаю с постели, плетусь к окну и чуть его приоткрываю. С наслаждением вдыхаю холодный воздух, как вдруг раздаётся стук в дверь.

Вот чёрт!

Как ошалелая несусь обратно в постель. Закутываюсь в одеяла как в паранджу и, сделав истощенный голос, отвечаю:

— Войдите.

— Маша, что делаешь? Можно к тебе? — в комнату заглядывают Тася с Васей и тут же подбегают к кровати. — А мы тебе рисунок нарисовали.

Забравшись на постель, девочки протягивают мне листок. На нём изображена девочка на льду, которая, по всей видимости, орёт и падает. Вокруг девочки в красный круг обведён флажок, зачёркнут линиями прорубь и ещё какие-то знаки запрета.

— Это тебе памятка безопасности. Чтобы ты больше не упала в воду, — поясняет Вася.

— Спасибо, девочки. Я сохраню это себе.

Правда, эта памятка может мне больше никогда не понадобиться. К сожалению…

— Ужин готов, — сообщает Миша, зайдя в спальню и бросив на нас с девочками хмурый взгляд. — Я же сказал, Машу пока не беспокоить.

Бинго! Значит, он всё-таки за меня переживает!

— Мы рисунок нарисовали, пап. Чтобы Маша больше не падала.

— Всё нормально, Миш. Я в порядке, — встаю на защиту девочек, взмахнув рисунком.

— Раз в порядке, тогда пошли ужинать.

Тася с Васей тут же убегают на кухню, а я остаюсь сидеть на постели.

Нужно что-нибудь придумать. Ну, как-нибудь его спровоцировать хоть на какие-то эмоции, иначе я так с ума сойду от догадок, что там творится в его бородатой голове!

Только вот как?

Неужели он настолько сильно на меня злится?! Всё-таки я пострадала…

— Я, наверное, не пойду ужинать. У меня всё ещё слабость.

— Ладно. Тогда полежи.

Что значит «ладно, тогда полежи»?! И это всё что ли?!

— Хотя есть вроде так хочется…

— Сейчас принесу сюда, — сводит брови на переносице и выходит.

От обиды и отчаяния аж заплакать хочется.

Я всё испортила! Ну почему я такая неуклюжая и невнимательная?! И ведь не была же такой! В смысле вообще никогда! Чёрт, да я в шесть лет заново ходить научилась, ну что сейчас-то вдруг пошло не так?!

Миша приносит тарелку с макаронами по-флотски и ставит на прикроватную тумбу.

— Ещё что-нибудь?

— Можно ещё… градусник?

— У тебя температура? — сдвигает брови на переносице.

— Что-то знобит. Надо проверить.

Пока Миша ходит за градусником, я набираю полный рот горячих макарон, что аж слёзы на глазах выступают. Чёрт как горячо-то!

Ну, ничего, Маша. Любовь требует жертв.

Любовь? Я сказала любовь?

— Так, измеряй при мне. Я должен убедиться, что у тебя нет жара, — вернувшись, Миша практически запихивает электронный градусник мне в рот.

— Если есть температура, то придётся тебе напиться лекарств и сидеть в комнате. Очень жаль, Марья Алексевна, — хмыкает Бурый, и мне кажется, что как-то уж больно театрально, но я не успеваю проанализировать, так как он продолжает говорить, — потому что мы с девочками решили посмотреть на ночь кино и хотели позвать тебя с нами. Но… раз ты так плохо себя чувствуешь…

Я уже собираюсь запротестовать, как вдруг градусник начинает бешено пиликать, и Миша вырывает его у меня изо рта.

— Сорок два?! Да ты без двух минут труп, Марья Алексевна!

— Этот градусник неисправен! — выскочив из-под одеял, выхватываю устройство из Мишиных рук, затем хватаю его ладонь и прикладываю к своему лбу. — У меня не может быть такой температуры. Вот, чувствуешь? Он… сломался.

— Да? С чего бы это? Я его только купил.

— Значит, ты его уже сломанным купил! Надо тщательнее выбирать такие вещи. У тебя всё-таки двое детей.