Няня поневоле
Шрифт:
— Советую рассказать, — бросаю негромко. Сажусь в кресло и с презрением смотрю на тушу, плюхнувшуюся передо мной на колени. Смотреть противно.
— Я и так все знаю, — усмехаюсь, блефуя. Но Ступа недоверчиво мотает башкой.
— Врешь, Назарет, — мотает он коротко стриженой башкой. И словно что-то пережевывает пухлыми губами. — Если б знал, ты бы так спокойно не разговаривал. Ничего тебе не скажу. Жить хочу! — выкрикивает он в запале. — Выгоняй меня! Избей! Каюсь! Виноват! Предал тебя! — орет он театрально и неожиданно смолкает, изумленно глядя на Саню. Мой новоявленный брат сидит, развалившись
– Его такого довольного не припомню, — стучит по маленькому бронзовому сердечку. Вглядываюсь мельком. Отец… Держит в руках новый фотоаппарат и смеется. А я в этот момент щелкаю его на свою раздолбанную мыльницу. Оттого и снимок получается немного мутным.
— У меня есть эта фотка отсканированная, — бурчу недовольно. — Я тебе потом на флешку сброшу.
Перевожу взгляд на Ступу и аж замираю от удивления. Мой бывший друг, словно суслик, смотрит, не мигая, и прислушивается к каждому шороху. Ноги напряжены, словно приготовились к рывку.
— Держи его, — киваю Трофиму. — Держи эту падлу.
Ступа лишь успевает дернуться, когда ему в челюсть приезжает крепкий кулак моего безопасника.
— Ты-то за что? — корчась от боли, скулит жалобно Ступа. Потирает место удара, а сам выжидательно пялится на меня. Словно зверь следит за своей добычей. Шакал хренов! Какая только баба из моих бывших позарилась на тебя? Перебираю в уме каждую и мысленно усмехаюсь. На полк — нет, а вот на роту точно и наберется. Но так и не могу ни одну из них представить в объятиях этого козлика.
«Почему всегда, когда речь заходит о шантаже, мы обычно думаем об адюльтере и порнухе? Вполне может быть любое другое преступление… Воровство… Убийство!»
Честно говоря, от страшной догадки меня словно током бьет. Пронизывает каждую клеточку острой болью. И душа вопит. Орет несмолкаемо. «Это он! Он!»
Сдерживаюсь из последних сил. Сжимаю руки в кулаки, пытаясь обуздать нахлынувшую ярость и не задушить эту тварь голыми руками. Вызвать полицию? Так вот он, майор, за столом сидит и смотрит на меня внимательно.
— Саня, — пихаю брата в плечо. — Иди-ка сюда! Покажу что-то.
Ворон лениво встает из-за стола. Обходит его с моей стороны и вместе со мной склоняется к ноутбуку. Напряженно следит за моими манипуляциями.
— Может, потом, Серый? — спрашивает, не понимая.
— Подожди, бро, — останавливаю, насупившись. — Посмотри на наши детские снимки, — говорю, стараясь казаться беззаботным. И только один человек из десятка собравшихся, понимает, о чем идет речь. Поникшая фигура посреди моего кабинета говорит сама за себя. Но я? Как же я раньше не догадался!
Одним щелчком открываю папку, где хранятся наши фотки двадцатилетней давности. На первой попавшейся нахожу Ступу. Он пьет из горлышка какую-то муть и нагло лыбится в камеру. Урод.
— И вот… посмотри, — открываю папку, где названием служит дата. День гибели моего отца. Тыкаю мышью
в один единственный снимок. — Сравни, — прошу и все еще надеюсь на ошибку. Ну, могло же мне померещиться! От усталости, с бессонной ночи или с перепугу.— Как ты догадался? — восхищенно шепчет Ворон. И спокойный взгляд загорается опасной яростью. — Я же этого подонка несколько лет искал!
— Я тоже, — киваю как китайский болванчик и даже смотреть не могу на Ступу. Боюсь, схвачу и разорву пополам.
Пытаясь хоть немного унять боль, делаю глубокий вздох. Ощущаю резкую боль за грудиной и снова стараюсь дышать ровно. Вдох. Выдох. И снова вдох…
— В тот момент даже не подумал на кого-то из своих. А потом, когда боль улеглась, навалились другие проблемы, — тихо отвечаю брату.
— Что скажешь, уродец? — Саня в полшага оказывается рядом со Ступой. Тянет за короткий ежик волос. — Говори, падла! Ты зачем нашего отца грохнул?
— Вашего? — изумляется Ступа. Видимо, само обвинение его не удивляет.
— Тебя Синявкин умудрился прихватить? Что у него было на тебя? Фотки с камер наблюдения? Свидетель? — трусит его Саня. А мне лишь хватает сил сдерживать самого себя. Не кинуться на проклятого врага, не размозжить ему череп. Поднимаю глаза к потолку. Там, на втором этаже, спят мои близкие: беременная жена и сын. Я не могу превращать их дом в место казни. И портить свою жизнь из-за мести тоже не желаю. Отца я давно оплакал. Пусть его убийцу я вычислил лишь спустя двадцать лет, да и то случайно, но изнутри поднимается потаенное неукротимое бешенство.
– За что? — выдавливаю из себя. Прислоняюсь стене, приказывая себе стоять на месте.
— Ты ж все время бахвалился… Отец то, отец это! Какой он классный, какой великий! А у меня — мать-одиночка! А кто батя — неизвестно!
— За это не убивают, — рыкает Саня, как пушинку приподнимая Ступу и давая ему под дых. — Говори, или хуже будет…
— Да что вы мне сделаете? Что?! — вопит тот, как потерпевший. — Вы же ничего не докажете!
— А нам и не надо, — усмехается Саня, показывая на свой айфон, осторожно приставленный к рамке-дереву. — Контора пишет, — ухмыляется злобно. — Ты думаешь, я тебя не закрою, идиот? Да ты тут уже на пожизненное наговорил…
Брат подхватывает за шиворот Ступу, собираясь чуть ли не волоком оттащить в полицию.
— Погоди, — останавливаю его и перевожу немигающий взгляд на Ступу. Как когда-то в детстве, он начинает ерзать. Ну, хорошо хоть не плачет, как в детском саду. — Ты думаешь, легко отделаешься? — спрашиваю со злой усмешкой. — Да я тебя сейчас в лес отволоку. Или сам с голоду сдохнешь, или кормом для какой животины станешь. Ты о сроке мечтать будешь, гад! Умолять меня станешь сдать твою тушу в полицию!
— Назарет, — хрипит Ступа, снова опускаясь на колени. — Пожалуйста… Я умоляю… Хочешь, отправлю дезу Шмелеву?
— У меня у самого ума хватит, — киваю на его сотовый, прилипший к руке Трофима.
— Он засек меня, понимаешь… Выследил и засек… Кто его вообще просил лезть?
— Куда? — рыкаю я утробно.
— Назарет, — окликает меня Трофим. — А это не связано с той историей, когда обнесли хату Савелия? В одиннадцатом классе…
— Да причем тут это! — досадливо мотаю башкой.