Нью-Йорк

Они начали с обстрела камнями, а сейчас группа мужчин побежала выламывать дверь.

Хетти попыталась протолкнуться.

– Прекратите! – крикнула она. – Это же дети! Как вы можете?

Толпа не слушала. Хетти пробилась вперед, но натиск со всех сторон был слишком силен. Она оказалась прижатой к рыжему гиганту-ирландцу, который, как все остальные, ревел от ярости. Ей было наплевать. Она замолотила кулаками по его спине:

– Пропустите меня! – (Он наконец повернулся и смерил ее взглядом.) – Скажите им прекратить! Неужели вы позволите убить невинных детей? Да христианин ли вы?

Он продолжал сверлить ее голубыми глазами великана, взирающего на свой ужин. Ладно, пусть делает что хочет.

– Вы расскажете священнику, что убили детей? – насела она. – Неужели в вас нет ничего человеческого?! Пустите меня, и я скажу им прекратить!

Тогда детина-ирландец подхватил ее своими могучими лапищами, и она решила, что вот сейчас он ее прикончит.

Но он, к ее удивлению, начал проталкиваться сквозь толпу, и через несколько секунд она очутилась на незанятом участке.

Впереди был приют. Позади, когда великан опустил ее и она обернулась, бушевала толпа.

Это было ужасающее зрелище. Ярость рвалась наружу, как клокочущее жаркое дыхание. Толпа метала свирепые взгляды, орала, потрясала снарядами и изрыгала пламень на приют. Теперь, когда она здесь, как обратиться к этому чудовищу? Да и услышат ли ее вообще?

Затем вдруг отдельные взоры обратились к ней. Кто-то стал показывать пальцем за ее спину. Что-то позади Хетти частично завладело вниманием толпы. Она обернулась.

Чуть дальше по улице распахнулась дверь бокового входа. Оттуда высунулась голова женщины. Хетти узнала ее. Смотрительница приюта. Женщина с ужасом взирала на улицу. Но она, похоже, сочла, что другого выхода нет, так как рядом с ней появился сперва один черный малыш, потом второй, третий. Приютские дети выходили наружу. Мало того, Хетти с изумлением поняла, что они покорно выстраиваются в ряд.

Господи боже, да они же небось собрались в церковь! Чуть позже вышел и суперинтендант. Он принялся строить детей в небольшую колонну, и, кроме него и смотрительницы, помочь им было некому. Они просто продолжали прибывать, смотрительница поторапливала, а суперинтендант следил, чтобы строй был ровным.

Они собирались вывести всех, двести тридцать семь душ, в это пекло, поскольку ничего другого не оставалось. И сохраняли спокойствие. Ради детей – предельное спокойствие. А дети послушно выходили, и суперинтендант разворачивал их спиной к толпе, чтобы не видели.

И это не понравилось толпе. Ее это ничуть не устроило.

Как по какому-то страшному волшебству, та ее часть, которой не было видно улицу, приметила по глазам тех, кто видел, что дети вышли. И толпа забурлила от бешенства при мысли, что жертва осмелилась ускользнуть. А те, кто стоял ближе к Хетти, начали выдвигаться вперед по шажку зараз, подобно змее, проверяющей путь своим жалом. И кто-то снова крикнул:

– Бей негритянское отродье!

Остальные подхватили этот клич.

И дети услышали и затрепетали.

Тогда Хетти осознала, что между толпой и детьми находятся только она и детина-ирландец.

Она поняла, что толпа, как ни странно, толком ее не видит. Она находилась в поле зрения, но все внимание сосредоточилось на детях. Теперь уже вышли почти все. Она оглянулась. Смотрительница говорила детям, что пора трогаться. Быстро, но не очень. Толпа тоже это заметила.

– Ниггеры уходят! – крикнула какая-то женщина.

Хетти ощутила, что образовавшийся строй вот-вот распадется и люди хлынут в обход нее.

– Стойте! – прокричала она. – Хотите обидеть маленьких? – Она раскинула руки, словно могла удержать их. – Это малыши!

Теперь толпа увидела ее и сосредоточилась на ней. Увидела ту, кем она была, – богатую протестантку-республиканку, их недруга. Стоявший рядом богатырь-ирландец молчал, и ей неожиданно пришло в голову, что он мог специально выставить ее на смерть.

И все же на краткий миг толпа заколебалась. Затем опять зазвенел женский голос:

– Леди, это дети ниггеров! Можно запросто перебить!

Толпа одобрительно зарокотала и чуть сместилась вперед.

– Не смейте! Не смейте! – отчаянно крикнула Хетти.

И тут, к ее удивлению, зычно гаркнул великан-ирландец:

– О чем вы думаете? Разве в вас нет ничего человеческого? Ни в ком, ни капли?

Хетти не понимала толпу. А толпа, несмотря на свою ненависть к ней, не нападала по единственной причине: Хетти была леди. Но стоявший с ней рядом гигант был мужчиной. Из их числа. А ныне – предателем, который переметнулся к врагу и вздумал делать внушения. С воплем ярости две женщины бросились на него. Мужчины – за ними. Если детей нельзя, то его-то можно! Он свой, и это честная игра.

Габариты ничуть не помогли великану. Перед толпой богатырь – ничто. В мгновение ока его сбили с ног.

Хетти никогда не видела, как толпа расправляется с человеком. Она не ведала ее звериной силы. Начали с лица, пиная и топча его тяжелыми башмаками. Она увидела кровь, услышала хруст костей, а после уже не различала ничего: ее отшвырнули через улицу, и его тело скрылось под ногами сонма людей, топтавших его со всей дури и налегавших всем весом, еще и еще, снова и снова.

Когда куча-мала распалась, от великана-ирландца не осталось почти ничего.

Толпа потекла в приют. Добра на всех хватит. Пища, одеяла, кровати: от дома оставили голые стены. Но дети, слава богу, были предоставлены самим себе и быстро ушли.

Медленно поднявшись, Хетти взглянула на кровавое месиво, когда-то бывшее могучим телом с лицом, и поплелась по Пятой авеню. А там, едва сознавая, что происходит, угодила в крепкие руки и увидела лицо мужа. Тогда она припала к нему, и он повел ее к резервуару и дальше, на восток, по Сороковой улице. Наконец на следующей авеню он подсадил ее в большой экипаж, в котором прибыл.

– Слава богу, ты пришел! – пробормотала она. – Я искала тебя весь день.

– Я тоже тебя искал.

– Не бросай меня больше, Фрэнк. Пожалуйста, никогда не бросай меня.

– Больше никогда, – произнес он со слезами на глазах. – Никогда, покуда жив.

Оглядевшись ранним вечером в салуне, Шон О’Доннелл похвалил себя за то, что посадил Гудзона в погреб. Толпы нападали на чернокожих по всему Вест-Сайду, избивали их и жгли дома. Ходили слухи о линчеваниях. К мэру, находившемуся в отеле «Сент-Николас инн», присоединились военные. Собирались войска. Телеграфировали президенту Линкольну. Конфедераты после Геттисберга отступали, и он был должен выделить Нью-Йорку сколько-то полков, пока тот не запылал. Группа джентльменов вооружилась мушкетами и отправилась защищать Грамерси-парк. Шон радовался этому. Между тем он видел, что в Файв-Пойнтс занялись пожары.