Нью-Йорк

Она знала, что он не женится на ней. Она даже не была уверена, что хочет этого. Но она видела, что интересна ему и вызывает в нем страсть.

Гретхен они ничего не сказали.

В середине сентября ее навестил Шон. Они отправились прогуляться по Грамерси-парку.

– Так что у тебя с Теодором Келлером? – спросил он.

– Не понимаю, о чем ты.

– Прекрасно понимаешь. Я знаю все, Мэри.

– Шон, ты следишь за мной, что ли? Мне уже почти тридцать. Тебе больше нечем заняться?

– Не важно, откуда я знаю. Я не позволю морочить голову моей сестре.

– Боже, Шон, а скольким ты сам заморочил голову?

– Они не мои сестры.

– Ну так это мое дело, а не твое.

– Я могу устроить, чтобы с ним разобрались.

– О господи, Шон! Даже думать не смей!

– Ты любишь его?

– Он очень хорошо со мной обходится.

– Если будет ребенок, Мэри, ему придется жениться. Иного я не допущу.

– Шон, не вмешивайся в мою жизнь. Мое участие не меньше, чем его. Если ты не угомонишься, то видеть тебя больше не хочу. Я не шучу.

Шон помолчал, затем заговорил снова, но уже мягко:

– Мэри, если ты попадешь в беду – приходи ко мне. Для тебя в моем доме всегда есть место. Пообещай мне только одно: ты не избавишься от ребенка. Ни в коем случае. Я позабочусь о нем.

– Не прикасайся к Теодору, он ни в чем не виноват. Дай мне слово.

– Как пожелаешь.

Она исстрадалась в октябре, когда Теодор решил отправиться на поля сражений. Но ему не показала. Она поняла и то, что пусть уж лучше уйдет сейчас, пока она не привязалась к нему настолько, что расставание будет слишком мучительным.

Через неделю после его отъезда она заподозрила, что беременна. В период этой неопределенности она так перепугалась, что не могла сосредоточиться на хозяйстве, и часто вспоминала слова Шона. Но все, к ее облегчению, обошлось.

Теодора не было много месяцев, а когда он вернулся, она решила, что, как бы ни был велик соблазн, они останутся просто друзьями. Видит бог, подумала она, он обязательно найдет другую, если уже не нашел.

И они остались друзьями. Она так и не завела себе нового любовника и не встретила достойного жениха. Но у нее сохранились воспоминания, которыми она гордилась.

Ей даже удалось ему помочь. Когда Теодор обмолвился, что ищет покровителя, именно Мэри попросила Фрэнка Мастера взглянуть на его работы. Это было пять лет назад, и с тех пор Мастер показал себя отличным меценатом, снабжая Теодора заказами и помогая ему обзавестись связями, – делал все, о чем только может мечтать художник. А когда Теодор сказал, что ему нужны журналисты для освещения открытия выставки, она даже заставила Шона поговорить кое с кем из газетчиков.

Сейчас же, видя, как разъяренный Теодор расхаживает взад и вперед, Мэри выведала у него все. Осмотрев работы и выразив восторг, она деликатно заметила:

– Если повесить Босса Твида и Наста вон туда, – она указала на свободный участок стены, – то выйдет не так уж плохо.

– Наверное, ты права, – проворчал он.

– Сделай это ради меня, – попросила она.

Тем вечером на открытие собралась большая толпа. Все, разумеется, пошли поглазеть на портреты Твида и Наста, но Фрэнк Мастер оказался прав: публика осмотрела и другие работы, задерживаясь у лучших.

Поэтому Теодор почти успокоился после того, как поздоровался с сестрой и перебросился словом со всеми, кому его представили Мастеры. Почти, но не полностью. Одна особа до сих пор не прибыла. Особа, которая будет иметь исключительную важность. Если появится.

Это был репортер «Нью-Йорк таймс». Шон О’Доннелл пообещал, что он придет, но в семь часов его все еще не было. Как и через десять минут. И только почти в половине восьмого к Теодору приблизился Мастер, шепнувший:

– По-моему, это он.

Хорас Слим был тихим человеком за тридцать, с тонкими усиками и печальными глазами. Он вежливо поздоровался с Теодором, и хотя ничего такого не сказал, что-то в его поведении выдавало, что он находится здесь сугубо по поручению и уйдет сразу, как только соберет материал для небольшой заметки.

А Теодор нуждался в большем. Впрочем, он взял себя в руки. Он знал: напирать не след и остается надеяться на лучшее. Однако ему уже приходилось общаться с журналистами, и он был не без лукавства. Отвесив гостю короткий профессиональный поклон, Теодор спокойно произнес:

– Мистер Слим, я проведу вас и все покажу.

Экспозиция занимала несколько помещений и была выстроена тематически. Теодор уже решил начать с портретов, но сразу к Боссу Твиду не пошел. В конце концов, у него имелись кое-какие знаменитости. Имена, которые окажутся неплохим подспорьем для журналиста.

– Вот президент Грант, – начал показывать он. – А вот генерал Шерман. И Фернандо Вуд.

Слим покорно всех отмечал. Были портреты крупных городских купцов на фоне архитектурных шедевров, оперной дивы и, конечно, Лили де Шанталь. Возле нее Теодор задержался.

Он отлично понимал, почему Фрэнк Мастер предложил сделать портрет Лили де Шанталь, хотя был не настолько глуп, чтобы расспрашивать. Его подозрения укрепились десять минут назад, когда он услышал сухую реплику Хетти Мастер:

– Она выглядит намного старше, чем в действительности.

Портрет был превосходным, с театральным задником в качестве фона.

– Я снял ее на сольном концерте в прошлом году. Вы там были?

– Не уверен.

– Примечательное событие, весьма светское. Возможно, достойное упоминания.

Слим взглянул на другие портреты и записал еще пару имен. Все имена были тщательно отобраны для привлечения новых клиентов. Затем Теодор подвел Слима к портретам Босса Твида и Томаса Наста, а также к фото здания суда.

– Своевременно, – изрек мистер Слим, быстро сделав пометку.

– Полагаю, что да, – подхватил Теодор. – На них смотрели.

– Будет хорошим началом для статьи.

– Если только вы этим не ограничитесь.

– У вас есть другие интересные личности? – тихо осведомился журналист.

Теодор быстро взглянул на него. Может быть, эти печальные глаза знали больше, чем выдавали? Известно ли Хорасу Слиму про мадам Рестелл?

– Все, кого я снимаю, интересны, – осторожно ответил Теодор. Но лучше снабдить этого малого историей. – Я расскажу вам, чьего портрета здесь не хватает, – предложил он. – Авраама Линкольна, выступающего с речью в Геттисберге.