О чем мы говорим, когда говорим о любви (сборник рассказов)

В конце концов, пошли дальше, стали лагерем. Развели костер и выпили виски.

Когда взошла луна, поговорили о девушке. Кто-то сказал, что нужно позаботиться, чтобы тело не унесло. Они взяли фонарики и вернулись к реке. Один, возможно, Стюарт, зашел в воду и схватил ее. Он взял ее за пальцы и подтянул к берегу.

Достал кусок нейлонового шнура, привязал ее за запястья, а конец закрепил на дереве.

Утром они приготовили завтрак, выпили кофе и выпили виски, а потом разошлись рыбачить. В тот вечер они запекли рыбу. Испекли картошки, выпили виски, потом отнесли то, на чем готовили, и то, чем ели, к реке и вымыли все там, где была девушка.

Потом еще поиграли в карты. Может быть, играли, пока совсем не перестали видеть картинки. Верн Вильямс пошел спать. Остальные же травили байки. Гордон Джонсон сострил, что форель, которую они поймали, такая жесткая, потому что вода ужасно холодная.

На следующее утро они проснулись поздно, выпили виски, немного порыбачили, сняли палатки, свернули спальники, собрали пожитки и двинулись обратно. Доехали до первого телефона. Звонил как раз Стюарт. Остальные стояли вокруг на солнцепеке и слушали. Продиктовали шерифу свои имена. Им не было стыдно, они сказали, что подождут, пока кто-нибудь не подъедет уточнить подробности и снять с них показания.

Я спала, когда он приехал. Но проснулась, услышав, что он на кухне. Когда я вышла, он стоял с банкой пива, привалившись к холодильнику. Обхватил меня своими тяжелыми ручищами и потер мне спину огромными ладонями. В постели он снова положил ладони на меня, а потом замер, как будто думал совсем о другом. Я повернулась и раздвинула ноги. После, я думаю, он не спал.

В то утро он встал, когда я еще не успела выбраться из-под одеяла. Посмотреть, нет ли чего в газетах, я думаю.

Телефон начал трезвонить сразу после восьми.

– Катись к черту!
– услышала я его крик.

Телефон тут же зазвонил опять.

– Мне нечего добавить к тому, что я уже рассказал шерифу.

Он хряснут трубкой о рычаг.

– Что происходит?
– спросила я.

Тут-то он мне и рассказал то, что я сейчас пересказала вам.

Я заметаю осколки тарелок и выхожу во двор. Он уже лежит навзничь на траве, под рукой газета и банка пива.

– Стюарт, мы не могли бы проехаться?
– спрашиваю я.

Он переворачивается и смотрит на меня.

– Возьмем пива, - говорит он.

Молча мы едем по городу. Он притормаживает у придорожного магазинчика взять пива.

Сразу у входа замечаю огромную кипу газет. На верхней ступеньке крыльца толстуха в цветастом платье протягивает маленькой девочке лакричный леденец. Позже, переехав Эмерсоновский ручей, мы поворачиваем к стоянкам для пикников. Ручей, пробежав под мостом, через сотню-другую ярдов впадает в большой пруд. Я вижу, там стоят люди. Вижу, что они там рыбачат.

Столько воды, так близко от дома.

Я говорю:

– Зачем вам было ездить так далеко?

– Не выводи меня, - отвечает он.

Мы сидим на лавочке, на солнцепеке. Стюарт открывает нам пиво. Говорит:

– Успокойся, Клэр.

– Было сказано, что они невиновны. Говорили, что они сумасшедшие.

Он спрашивает:

– Кто?
– Спрашивает: - О чем ты говоришь?

– Братья Мэддокс. Они убили девочку, ее звали Арлин Хабли, в тех местах, где я выросла. Отрезали ей голову и выбросили тело в реку Клиэр-Элам. Это случилось, когда я была маленькой.

– Ты меня выведешь, - говорит он.

Я смотрю на ручей. Я там, в ручье, с открытыми глазами, лицом вниз, уставилась в мох на дне, мертвая.

– Я не понимаю, что с тобой, - говорит он по пути домой.
– Ты меня выводишь с каждой минутой.

Что я ему могу сказать.

Он пытается сосредоточиться на дороге. Но все время поглядывает в заднее зеркальце.

Все он понимает.

Стюарт уверен, что в то утро дал мне поспать. Но я проснулась задолго до звонка будильника. Я думала, лежа на другом краю кровати, подальше от его волосатых ног.

Он отправляет Дина в школу, а потом бреется, одевается и уходит на работу.

Дважды он заглядывал и покашливал. Но я не открыла глаза.

На кухне нахожу от него записку: "Люблю", подпись. завтракаю в закутке, пью кофе и кладу на записку свое кольцо. Смотрю на газету, раскладываю ее на столе так и сяк. Потом складываю ее пополам и читаю, что там написано. Пишут, что труп опознан. Но для этого потребовалось его обследовать, что-то в него воткнуть, что-то вырезать, что-то измерить, что-то снова вложить внутрь и зашить.

Я долго сижу с газетой в руках и думаю. Потом звоню в парикмахерскую, записываюсь к мастеру.

Я сужу под сушкой с журналом на коленях, протянув руку Марни, которая делает мне маникюр.

– Мне завтра на похороны, - говорю я.

– Я так сочувствую, - говорит Марни.

– Это было убийство, - говорю я.

– Это всего хуже, - говорит Марни.

– Мы были не слишком близки, - говорю я.
– Но сама понимаешь.

– Все сделаем в лучшем виде, - говорит Марни.

Вечером я стелю себе на диване, а наутро встаю первой. Ставлю воду и делаю кофе, пока он бреется.

Он появляется на пороге кухни, полотенце на голых плечах, прикидывает, что к чему.

– Вот кофе, - говорю я.
– Яичница будет через минуту.

Я бужу Дина, и мы едим втроем. Всякий раз, когда на меня смотрит Стюарт, спрашиваю Дина, не хочет ли он еще, не налить ли молока, не положить ли тоста и тому подобное.

– Я тебе сегодня позвоню, - говорит Стюарт на пороге, открывая дверь. Я отвечаю:

– Меня, наверное, сегодня не будет дома.

– Ладно, - говорит он.
– Конечно.

Я тщательно одеваюсь. Примеряю шляпу, смотрю на себя в зеркало. Пишу записку Дину.

Солнышко, Мама будет занята днем, но подойдет позже.

Будь дома или на дворе, пока кто-нибудь из нас не вернется.

Люблю, Мама.

Я смотрю на слово "люблю", а потом подчеркиваю его. Потом вижу "на дворе". Это одно слово или два?

Еду по сельской местности, по овсяным полям и полям сахарной свеклы, мимо яблоневых садов и коров на пастбищах. Потом все меняется: больше сторожек, чем сельских домов, вместо садов - лес. После - горы, а справа, далеко внизу изредка виднеется река Натчез.