О чем мы говорим, когда говорим о любви (сборник рассказов)

За мной пристраивается зеленый пикап и не отстает много миль. Я то и дело сбрасываю скорость в неподходящих местах в надежде, что обгонит. Потом жму на газ. Но тоже в неподходящее время. Вцепляюсь в руль до боли в пальцах.

На длинном прямом участке дороги пикап меня обходит. Но сперва немного едет рядом, за рулем - коренастый мужчина в синей рабочей рубахе. Мы оглядываем друг друга. Потом он машет рукой, жмет на клаксон и уходит.

Я сбрасываю скорость, выискивая местечко. Съезжаю с дороги и глушу мотор. Внизу, под деревьями, слышно реку. Потом слышу, как возвращается пикап.

Я запираю дверцы и поднимаю стекла.

– Ты в порядке?

– спрашивает мужчина. Постукивает по стеклу.
– У тебя все хорошо?
– Он облокачивается на дверцу и придвигает лицо к стеклу.

Я не свожу с него глаз. Я не в состоянии придумать, что мне делать.

– У тебя там все в порядке? Ты чего вся задраилась?

Я мотаю головой.

– Опусти стекло.
– Он машет головой и оглядывается на дорогу, а потом снова смотрит на меня.
– Да опусти ж ты.

– Я вас прошу, - говорю я.
– Мне нужно ехать.

– Открой дверь, - произносит он, как будто не слыша.
– Ты там задохнешься.

Он смотрит на мою грудь, на мои ноги. Точно знаю, что смотрит.

– Эй, солнышко, - говорит он.
– Я ж только хотел помочь.

Гроб закрытый и опрыскан цветочными дезодорантами. Орган начинает играть, едва я сажусь. Люди входят и ищут себе места. Вот мальчишка в клешах и желтой рубашке с короткими рукавами. Открывается дверь и входит семья, вместе проходят к задрапированному месту сбоку. Скрипят кресла все усаживаются. Тут же приятный блондин в приятном темном костюме встает и просит нас склонить головы. Читает молитву за нас, живущих, а закончив, произносит молитву за душу усопшей.

Вместе с остальными я прохожу мимо гроба. Потом выбираюсь на парадное крыльцо, на дневное солнышко. Впереди, прихрамывая, спускается женщина. На тротуаре оглядывается.

– Этого-то поймали, - говорит она.
– Если кому в утешение. Арестовали сегодня утром. Я слышала по радио перед тем, как выйти. Мальчишка местный, городской.

Мы проходим несколько шагов по раскаленному асфальту. Народ заводит машины. Я вытягиваю руку и хватаюсь за паркометр. Полированные колпаки и полированные бамперы. В голове плывет.

Я говорю:

– У них могут дружки остаться, у этих убийц. Кто их знает.

– Я эту девочку сызмальства знала, - говорит женщина.
– Забежит, бывало, я ей печенья напеку, сидит у телевизора, кушает.

Дома Стюарт сидит за столом, перед ним стакан с виски. На какой-то безумный миг мне кажется: что-то стряслось с Дином.

– Где он?
– спрашиваю я.
– Где Дин?

– Во дворе, - отвечает муж.

Он допивает виски и встает. Говорит:

– Кажется, я знаю, что тебе нужно.

Одной рукой он берет меня за талию, а другой начинает расстегивать на мне жакет, потом принимается за блузку.

– Первым делом главное, - говорит он.

Он еще что-то говорит. Но мне его слушать ни к чему. Мне не слышно ничего, когда шумит столько воды.

– Да, действительно, - отвечаю я, расстегивая остаток пуговиц сама.
– Пока Дин не пришел. Давай быстрее.

Третье, что свело в могилу моего отца

Я вам скажу, что моего отца свело в могилу. Третье - это Лопух, то, что Лопух умер. Первое, конечно, - Пёрл-Харбор. Второе - переезд на ферму моего деда под Венатчи. Там-то отец и окончил свои дни, хотя, видно, они и так уже были сочтены.

За смерть Лопуха мой отец винил лопуховскую жену. Потом он в этом винил рыбу. И в конце концов винил себя, потому что сам показал Лопуху объявление на задней обложке "Полей и Ручьев": "доставка живого черного окуня в любую точку США".

Заскоки у Лопуха начались после того, как он завел себе рыбу. Из-за рыбы Лопух стал на себя не похож. Так говорил отец.

Я сроду не знал, как зовут Лопуха по-настоящему. Если кто-нибудь и знал, я ни разу не слышал. Тогда он был для меня Лопух, так он мне и до сей поры помнится - как Лопух. Мужичонка он был морщинистый, плешивый, малорослый, но руки-ноги у него были сильные. Если он улыбался - что бывало нечасто, - из-под растянутых губ высовывались коричневые выкрошенные зубы. И лицо у него делалось коварное.

Его водянистый взгляд был вечно прикован к вашим губам, когда вы с ним разговаривали, а когда не разговаривали - фиксировался на каком-нибудь несообразном участке вашего тела.

Не думаю, чтобы он был по-настоящему глухим. По крайней мере, больше притворялся. Но разговаривать он точно не мог. Это уж сто процентов.

Глухой не глухой, а с двадцатых годов Лопух был разнорабочим на лесопилке.

Компания "Каскад Ламбер", Якима, штат Вашингтон. В те годы, когда я его знал, он исполнял обязанности уборщика. И за все это время я ни разу не видел, чтобы он оделся как-то по-другому. Всегда - фетровая шляпа, рабочая рубаха цвета хаки и полотняная куртка поверх комбинезона. В нагрудных карманах он постоянно таскал рулоны туалетной бумаги, поскольку ему полагалось чистить и снабжать всем необходимым туалеты. Дел хватало, учитывая, что ночная смена после походов в удобства утаскивала домой в коробках для завтрака по рулону-другому.

У Лопуха всегда имелся при себе фонарик, хоть и работал он в дневную. Еще он носил с собой гаечные ключи, отвертки, пассатижи, изоленту - все, что бывает у наладчиков. Ну, за это Лопуха подкалывали, мол, вечно таскает с собой все подряд. Из тех, кто Лопуха подкалывал, особо отличались Карл Лоу, Тэд Слэйд и Джони Вейт. Но Лопуху это все было как об стенку горох. Думаю, он притерпелся.

Мой отец над Лопухом не смеялся никогда. Я, во всяком случае, ничего подобного не слышал. Отец был человек крупный, плечистый, коротко стриженный, с двойным подбородком и объемистым пузом. Лопух все таращился на его пузо. Придет, бывало, в точильню, где отец работал, сядет на табуретку и смотрит на отцовское пузо, пока тот обрабатывает пилы на больших точильных кругах.

У Лопуха был дом не хуже, чем у людей. Такая крытая толем избушка возле реки, милях в пяти-шести от города. А в полумиле за домом, на краю выгона, был карьер, где раньше, когда штат строил дорогу, добывали щебенку. Три таких здоровенных ямы, которые с годами наполнились водой.

Пруд получился глубокий. И выглядел мрачновато.

У Лопуха был не только дом, но и жена. Намного моложе Лопуха и, говорят, путалась с мексиканцами. Отец говорил, что такое мелют пустобрехи, вроде Лоу, Вейта и Спэйда.

Баба она была невысокая, полненькая, с маленькими блестящими глазками. Когда я ее впервые увидел, я увидел эти глаза. Это случилось, когда мы с Питом Дженсеном ездили кататься на великах и остановились возле лопуховского дома попросить воды.

Когда она открыла дверь, я ей сказал, что я сын Дэла Фрейзера.

Я сказал:

– Он работает вместе с...
– И тут до меня дошло.
– ...ну, с вашим мужем. Мы тут катались и подумали, можно у вас попросить попить?

– Подождите здесь, - сказала она.