О чем мы говорим, когда говорим о любви (сборник рассказов)

— А ты рискни, — предложил парикмахер.

— Чарльз, — сказал парикмахер.

Парикмахер положил расческу и ножницы на зеркало, а руки — мне на плечи, будто думал, что я из кресла ринусь в гущу перепалки.

— Альберт, я стригу Чарльза и его мальчика уже много лет. Прекрати, пожалуйста.

Парикмахер переводил взгляд с одного на другого, не убирая руки с моего плеча.

— На улице разбирайтесь, — сказал мужик с газетой, покраснев и с какой-то надеждой.

— Хватит уже, — сказал парикмахер. — Чарльз, я по этому поводу больше ничего слышать не хочу. Альберт, твоя очередь следующая. Вот так. — Парикмахер повернулся к мужику с газетой. — Вас я, мистер, знать не знаю, но вы уж будьте ласковы, не встревайте.

Охранник встал. Сказал:

— Зайду-ка я в другой раз. Сегодня общество оставляет желать.

Он вышел и захлопнул за собой дверь. Громко.

Старик сидел, курил свою сигарету. Глядел в окно. Рассматривал что-то в руке. Встал, надел шляпу.

— Извини, Билл, — сказал он. — Потерплю еще несколько дней.

— Все в порядке, Альберт, — ответил парикмахер.

Когда старик вышел, парикмахер отступил к окну, чтобы посмотреть ему вслед.

— Альберт умирает от эмфиземы, — проговорил он у окна. — Мы раньше вместе на рыбалку ходили. Всему–всему он меня научил про лосося. Бабы. У старика от них отбою не было. Ну, характер уже не сахар, конечно. Хотя, честно говоря, его вывели из себя.

Парню с газетой не сиделось на месте. Он встал, походил туда–сюда, останавливаясь и разглядывая все подряд. Вешалку для шляп, фотографии Билла и его друзей, жестяной календарь с картинками на каждый месяц — он перелистнул все страницы, одну за одной. Дошло даже до того, что, встав перед лицензией Билла, он изучил и ее. Потом повернулся и сказал:

— Я тоже пойду. — И вышел, не откладывая в долгий ящик.

— Ну что, мне тебя достригать или как? — спросил парикмахер, как будто все это случилось из-за меня.

Парикмахер повернул меня в кресле лицом к зеркалу. Положил ладони по бокам моей головы. Последний раз установил ее, как положено, а потом наклонил свою голову к моей.

Мы вместе смотрели в зеркало. Его руки по–прежнему обрамляли мое лицо.

Я смотрел на себя и он смотрел на меня. Но если что-то и высмотрел, то от комментариев воздержался.

Он провел пальцами по моим волосам. Медленно, будто его занимали другие мысли. Провел ласково, как любовник.

Это было в Кресент–Сити, в Калифорнии, почти на самой границе с Орегоном. Вскоре после того я уехал. Но сегодня подумал о том местечке, о Кресент–Сити. О том, как пытался начать все заново со своей женой, и о том, как тем утром в парикмахерском кресле я окончательно решил уйти. Задумался я сегодня о покое, который ощутил, когда позволил пальцам парикмахера гладить мои волосы; о нежности этих пальцев, о том, что волосы уже снова начали отрастать.

Популярная механика

Чуть пораньше в тот день начал таять снег. Потёки грязной воды бежали по невысокому окошечку, выходящему на задний двор. С другой стороны дома шелестели шинами по такой жиже машины - на улице темнело. Но темнело и в доме.

Он был в спальне - запихивал шмотки в чемодан, когда она вошла.

– Очень рада, что ты уходишь! Очень рада, что ты уходишь!
– сказала она.
– Ты слышал!

Он продолжал складывать вещи в чемодан.

– Сволочь! Просто очень рада, что уходишь!
– Она заплакала.
– Даже в глаза боишься посмотреть, да?

Потом она заметила на кровати карточку ляльки и схватила ее.

Он взглянул на нее. Она утерла глаза и не отводила взгляда, пока не повернулась, чтобы опять отправиться в гостиную.

– Положи обратно, - сказал он.

– Собирай вещички и убирайся, - сказала она.

Он промолчал. Застегнул чемодан, надел пальто, оглядел спальню прежде, чем выключить свет. Потом направился в гостиную.

Она стояла в дверях крохотной кухоньки с лялькой в руках.

– Я забираю ребенка, - сказал он.

– Ты с ума сошел?

– Нет, но ребенка я забираю. За его вещами кого-нибудь пришлю.

– Ты к нему и близко не подойдешь, - сказала она.

Ребенок заплакал - она откинула одеяльце с его личика.

– Ну-ну, - сказала она, глядя на ребенка.

Он двинулся на нее.

– Бога ради!
– сказала она, отступая в кухню.

– Давай ребенка.

– Убирайся!

Она отвернулась и попыталась удержать ребенка в углу за плитой.

Но он подошел. Перегнулся через плиту и обхватил ребенка руками.

– Отпусти его, - сказала она.
– Уйди! Уйди!
– заревела она.

Ребенок стал красным и запищал. В сумятице они опрокинули горшок с цветком, который висел за плитой.

Потом он прижал ее к стене и попытался ослабить ее хватку. Ухватившись за ребенка, он отпихивал ее всей массой.

– Отпусти его, - сказал он.

– Не надо, - сказала она.
– Ты делаешь ему больно, - сказала она.

– Я не делаю ему больно, - сказал он.

Из кухонного окна не падало ни луча света. Почти в темноте он силился разжать ее пальцы одной рукой, а другой впился в ручку ребенка где-то подмышкой.

Она почувствовала, как разжимают ее пальцы. Она почувствовала, что ребенок уходит из рук.

– Нет!
– вскрикнула она, едва почувствовала пустоту в руках.

Этот ребенок будет у нее. Она метнулась за второй ручкой ребенка. Уцепилась за запястье и отклонилась всем корпусом.

Но он не собирался отпускать. Он почувствовал, как ребенок выскальзывает, и потянул на себя изо всех сил.

Таким манером вопрос и разрешился.

К нему все пристало

Она в Милане на рождественские и хочет знать, как было, когда она была маленькой.

Расскажи, просит она. Расскажи, как было, когда я была маленькая. Она цедит "стредж" и не спускает с него глаз.

Она классная, стройная, привлекательная девушка, приспособленная к жизни от и до.

Это было давно. Это было двадцать лет назад, говорит он.

Ты же можешь вспомнить, говорит она. Давай.

Что ты хочешь услышать?
– спрашивает он. Что тебе еще рассказать? Могу рассказать про то, что случилось когда ты еще была лялькой. Ты тоже участвовала, говорит он. Краешком.