o f2ea2a4db566d77d
Шрифт:
загустели и произвели нужное впечатление. И в то же время своей избыточной
жестикуляцией Габи как будто извинялась перед собеседником на тот случай, если ее слова
показались бы неинтересными, скучными: если вам надоело меня слушать, вы тогда
смотрите, как я умею двигать руками, возможно, хотя бы это вас развлечёт.
Девушка уселась обратно на свой стул, а стакан с алкоголем поставила около себя на пол.
– Я долго утешала себя мыслью, что социальная журналистика нацелена на активизацию
в людях каких-то
очень высокого уровня, плюс реальная помощь нуждающимся. Но отечественная
журналистика выбрала такой путь развития, что всё это обессмыслилось. Вернее,
общественный институт журналистики сам по себе не может что-то обессмыслить или
наполнить смыслом, здесь определяющую роль играют некие общие социальные течения и
тенденции. Вы можете выступать с их критикой или поддаться им, и в современной духовно-
идеологической ситуации журналистика, скорее, предпочитает второй вариант, выбор во
многом определяющийся экономическими причинами. Всё это привело к тому, что
71
социальная журналистика теперь не столько стимулирует, сколько подменяет собой
определённые человеческие процессы, - Габи сделала небольшую паузу и иронически
добавила. – Я сейчас уточню свою мысль, вы не беспокойтесь.
Борис так и грохнул хохотом.
–
Смейтесь-смейтесь, - она несколько раз хлопнула себя указательным пальцем по губам
и вернулась к прерванной мысли. – Считается, что такие духовные процессы, как
сострадание, это нечто очень личное, свойство вашей души, вы либо испытываете это, либо
однажды понимаете, как правило, под влиянием чего-то или кого-то, что способны это
испытывать. В современной же ситуации мы становимся свидетелями уникальной
подмены… Я буду говорить на примере сострадания, ладно?
–
Как вам будет угодно. Но вы совсем не пьёте.
– Не хочется, благодарю. Я в ударе, я продолжу… Мне кажется, что в современных
условиях сострадание оказывается удалено от индивида на расстояние, скажем, от зрителя до
телевизионного экрана, и начинает существовать, соответственно, самостоятельно от
человека и, что хуже всего, в форме товара. Иными словами, в XXI веке вышло так, что
люди, озабоченные индивидуальным социальным выживанием, борьбой за существование,
передоверили работу своей души различным медиа, в частности телевидению, и сегодня уже
те проживают изначально сугубо личные духовные опыты. И транслируют их людям в
форме уже готового продукта. На ужин вы потребляете купленные в магазине
полуфабрикаты, затем, посмотрев выпуск теленовостей, получаете, как витамины, свою дозу
сострадания, а перед сном накладываете на лицо крем от морщин. Вы поддерживаете себя в
тонусе. Таким образом, в обществе потребления даже сострадание становится своего рода
товаром, который можно
употребить. Но доброта, честь, некий внутренний свет,искренность, любовь, то же сострадание – все эти понятия, они вообще не из серии
«поддержания себя в тонусе», вы понимаете? И производить их «на продажу», - Габи на
иностранный манер именно что рисовала кавычки в воздухе. – Внедрять куда-то этот
произведённый духовный продукт – в целом бессмысленный процесс. Это как мазать руки
кремом, но если ваш собственный организм не борется и не хочет регенировать кожу, крем,
три хоть до посинения, не поможет вовсе. И вот наше общество с некоторых пор стало жить
иллюзией света. Ну как кофезаменитель – тут тот же светозаменитель, духозаменитель.
Различные медиа плюс современная, официальная, культура транслируют нам некое подобие
духовности, через фильмы, журналистские репортажи, книги и прочее, и у «потребителя»
создаётся впечатление, что это он сам сострадает, сам задумывается о серьёзном, сам
наполняется светом и сам такой умный и, например, ужасно патриотичный. Но ведь правда в
том, что он лишь пассивно это употребил, лишь умилился собственной, как оказалось,
незакоснелости, тогда как духовность – это сугубо индивидуальный, самостоятельный опыт,
настоящая работа, не какая-нибудь пятиминутка умиления. Заканчивается телепередача, и
человек идёт по своим делам с мыслью «какой же я всё-таки хороший». Мило, не правда ли?
–
И вы, можно сказать, не захотели этому попустительствовать? – отозвался Борис.
– Точнее сказать, я окончательно запуталась, - девушка крякнула и прикрыла
открывшиеся в улыбке зубы ладонью. – С одной стороны, есть я, отмораживающая внутри
профессии – гуманитарной, отмечу, профессии – свою способность сострадать. С другой
стороны – эти вот идеи о товарности сострадания в современном обществе и потребителях.
А с третьей… что бы я ни делала, что бы ни думала, всё равно есть какие-то совершенно
неизвестные мне люди, которые моментально реагируют на сообщения о чужом горе и
нужде и перечисляют деньги, шлют вещи, питание и так далее – множество людей, со всех
концов страны.
–
А что вас удивляет?
– не понял Борис.
– То, что я не с ними. Я вообще не знаю, кто эти люди. Они могут и сто рублей выслать,
каждый по своим силам. А я как-то так устроена, что даже не знаю, как перечислять деньги,
и мне стыдно слать сто рублей, раз я не могу перечислить сразу несколько тысяч. Но зато я
72
умею делать репортажи, даже внутренне в них не включаясь, и я могу строить теории о
месте сострадания в современном обществе. Но ведь это всё… не действие, понимаете?
–
Не уверен, - ответил Борис, хмурясь. – И не очень понимаю, о каких таких особенных
людях вы говорите.