О носах и замка?х

— Женщина всегда выдает себя за кого угодно, но только не за себя саму, — ровным безразличным тоном проговорил доктор Доу, отступил от Полли, взял со стола с инструментами полотняную салфетку, быстро чем-то ее промокнул и протянул девушке.

— Стирайте, — велел он.

— И не подумаю. Что вы себе…

— Стирайте. Немедленно.

Глядя на доктора с яростью, Полли вырвала из его пальцев салфетку и принялась стирать с себя маску красоты и утонченности, которую она с таким трудом сделала. Постепенно стало видно ее настоящее лицо — ужасное из-за синяков. Никаких отеков, никаких опухлостей — лишь пятна. Жуткие, зловещие пятна. Глядя на Полли, можно было подумать, что она лежала на траве, наслаждалась легким осенним ветерком и просто заснула. А потом пошел сильный град, и она не просыпалась, позволяя избивать себя, пока он не закончился.

— Я сразу заметил, что с вами что-то не так, — сказал доктор. — Только не мог понять, что именно. Ваша маскировка удалась на славу. — Это была не похвала, а осуждение. — Что вам сказал ваш доктор?

— Он… он ничего не сказал. Сказал, что постепенно все пройдет.

Лицо доктора Доу обрело признаки жизни — его бровь изогнулась и приподнялась, что выражало сомнение и недоверие.

— Так он ничего не сказал? Или все же сказал, что все пройдет?

Полли поняла, что сглупила и оговорилась, но вернуться во времени не смогла, несмотря на невероятно сильное желание. К сожалению, помимо желания в подобных случаях нужен еще и рычаг специальной машины под рукой.

Доктор Доу снова подошел к ней вплотную, снова нагло взял ее за подбородок. Только теперь взгляд его был иным. Если до этого он глядел на нее, как на человека, которого он презирает и подозревает, то сейчас он в ней, кажется, и вовсе не видел человека — лишь обладателя занимательной болезни.

— Вы говорите, это следствие катастрофы? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Полагаю, отеки долго не спадали, даже кости срослись быстрее, это так? Не говорите, я и так знаю, что это так.

Доктор потрогал — или вернее, потыкал указательным пальцем ее скулу, ее щеку.

— Эй! — вскрикнула Полли, но скорее от боли — с фамильярностью и невоспитанностью этого человека она быстро свыклась.

— Значит, болят не все, — заметил доктор Доу. — Зачем вы мне солгали, мисс Полли? Ведь не было никакого доктора, так ведь? По крайней мере, вы с ним не говорили. Иначе он сказал бы вам, что это не просто следствие катастрофы, а весьма редкая синячная болезнь Верлунга. — Он отпустил ее и отошел в сторону. — Прошу вас, больше не прокрадывайтесь в мой кабинет. Здесь нет лекарства, которое вам поможет.

— Нет? — дрогнувшим голосом, спросила Полли.

— Синячная болезнь Верлунга неизлечима. От нее нигде нет лекарства. Хуже всего, что она не просто доставляет вам определенные неудобства и боли, которые можно перетерпеть. Она медленно убивает вас.

Вместо того, чтобы упасть в обморок или хотя бы ахнуть, Полли усмехнулась и наклонилась, чтобы поднять с пола халат. Надела его. Судя по ее реакции, ужасное сообщение доктора не стало для нее шоком.

— Значит, вы и так знаете… — заметил доктор Доу.

— Вы что, действительно вытащили вот это из какого-то человека? — Девушка ткнула пальцем в витрину с деревом нервной системы. Судя по всему, она решила закрыть тему — будто бы выгнала доктора Доу из своей личной комнатушки, захлопнув за ним дверь.

— Да. Я работал над этим несколько лет. У меня есть теория, чем на самом деле является человеческое существо, и это был первый этап в доказательстве этой теории.

— Правда? И что же такое — человеческое существо?

— Это то, что вы видите — что-то вроде блуждающего дерева с логической машиной — мозгом и двумя приборами считывания окружающего мира — глазами. К сожалению, мой подопытный достался мне с поврежденным мозгом и без глаз, иначе они бы здесь присутствовали. То, что вы видите перед собой, и есть человеческое существо. А то, что вы видите обычно — на улице, в окне, даже в зеркале — просто оболочки. На деле — вот это, — он кивнул на витрину, — и есть мы. С нарощенным поверх костюмом из плоти.

— Уж точно не я, — покачала головой Полли. — А у вас, доктор, весьма мрачное представление о людях. Хотя я не удивлена. Какие еще теории могут родиться в этом мрачном месте со всеми этими… — она обвела рукой кабинет, сделав отдельный акцент на жутких плакатах и натуралистических изображениях вскрытых тел.

— Это все обычно хранится не здесь, — признался он. — Плакаты и даже мой «нервный человек». Я перенес это сюда и развесил, чтобы испугать воришку.

— Лестно. Столько усилий ради меня.

— Вы думаете, будто я не понимаю, что вы делаете? Вы сменили тему. Я понял это.

— Значит, вы не совсем глупый человек, Натаниэль Френсис Доу, — раздраженно бросила Полли.

Судя по тому, как изменилось лицо доктора, он намеревался сказать что-то резкое — в своем духе. Но сказал лишь:

— Я вам сочувствую.

И в это мгновение он вдруг показался ей живым человеком, в котором течет человеческая кровь и бьется человеческое сердце, а не бездушной машиной.

— Я вам очень сочувствую, — повторил он.

Часть II. Глава 5. Ночные дела

Глава 5. Ночные дела.

Что можно сказать о кабаре «Три Чулка»? Как минимум, то, что чулок здесь было намного больше трех. Ну, и еще то, что «Три Чулка» — единственное работающее кабаре в Саквояжном районе.

Когда-то в Тремпл-Толл сверкало огнями и гудело ночами напролет огромное, занимающее полквартала, кабаре «Тутти-Бланш». Оно и сейчас там, на Бремроук: холодный мрачный дом, окна его заколочены, связка ключей от всех его дверей покоится в желудке одного из канализационных сомов, а ветер треплет афиши с именами, о которых никто сейчас и не вспомнит. Его обходят стороной, поскольку оно несет в себе нечто дурное, вызывает озноб одним своим видом.

Что касается «Трех Чулок» на улице Граббс, то его дела шли не в пример лучше, и отбоя от посетителей здесь не было. Еще бы, кто в здравом уме откажется полюбоваться на красоток, послушать вульгарные куплеты со сцены и поупражняться в убийстве комаров при помощи ладоней, образно выражаясь естественно.

«Три Чулка» — это ночное заведение, открывающее свои двери в десять часов вечера. Первый номер на его сцене начинался за час до полуночи: обычно это что-то легкое, не сильно горячительное — вроде аперитива перед несколькими часами запоздалого ужина, состоящего сплошь из… перчинок.

Место это пользуется успехом у людей, которых в Тремпл-Толл называли «цепочниками» — теми, у кого хватало денег на цепочку к жилетным часам, — но по правде, чтобы попасть туда, нужно было иметь значительно больше денег, и речь не только лишь о цене за входной билет. Поэтому всяческому отребью без гроша в кармане, а иногда и без самих карманов, внутри были не слишком-то рады.

Помимо кусающихся цен, за препроваживанием незваных гостей прочь следили и несколько громил, коротко стриженных обладателей шишковатых голов и огромных кулаков. Эти господа всегда пребывали в дурном расположении духа и чувством юмора не отличались. Очевидно, они даже языка не знали, поскольку ни в чем убедить их было практически невозможно. Господа громилы равнодушно стояли и зыркали на вас своими глубоко посаженными мелкими глазками, пока вы устраивали у входа свой моноспектакль: «Но это было предсмертное желание моей бедной матушки! Она так хотела, чтобы я попал внутрь!», или «Вы знаете, я страдаю жуткой болезнью, и доктор прописал мне посещение кабаре…».