О, юность моя!

Вечером давали оперетку «Граф Люксембург». Имя Бредихина стояло в программках. Он должен был про­изнести: «Она здесь!» Кроме того, он участвовал в хоре и распевал:

Отличный были вы танцор, Скажу я вам без лести, Наверно, в день вы пуда два Съедали женской чести.

Дебют молодого актера прошел, однако, незамечен­ным.

Антрепренер очень привязался к Леське. Вскоре ста­рик уже не мог без него обойтись. Актеры в шутку назы­вали Бредихина «адъютант генерала Бельского», но, впрочем, относились к нему неплохо. Жена Бельского, Ольга Львовна, тоже благоволила к юноше:

— Очень милый мальчик. Всегда улыбается.

Жалованье Леське дали маленькое, меньше, чем положено рабочим сцены, но зато Леська жил у Бельских на всем готовом и спал в столовой на диване, ничего не платя за квартиру.

Леська еще никогда не пользовался таким комфортом: здесь не пахло прелым дубовым листом, распаренными досками, затхлыми от сырости углами. Напротив, Ольга Львовна так часто обтиралась на кухне душистой эссенцией, что аромата хватало на весь дом.

По утрам Леська шел на базар покупать для Бельских завтрак. Обедали все трое в ресторане, ужинали там же. Бельский сам любил покушать, но следил за тем, чтобы хорошо питался и Леська.

— Он еще растет, — говорил старик. — Ему нужно побольше топлива.

Между делом учили Елисея культурно есть. Леська, например, за едой чавкал. Так едят хамы. Тогда он стал есть абсолютно беззвучно. Но ему сказали, что так едят нувориши из мещан. Только после этого Леська нашел средний стиль, свойственный высокой интеллигенции.

Бельские и Леська всюду появлялись втроем. В го­роде принимали гимназиста за их сына, и это умиляло. Действительно: бездетная актерская пара относилась к Леське как к собственному ребенку. Надо сказать, что и Леська полюбил Бельских и вошел в их семью как родной.

В каждом доме бытует свой домашний жаргон. Вы­пало, утром, проснувшись и позевывая, Семен Григорьевич спрашивал:

— Какая погодятина?

— Дождяка! — отвечала Ольга Львовна.

— Не дождяка, а дождина! — кричал из столовой Леська.

— Почему?

— Дождяка — это так себе, маленький нескладный дождишко, а сегодня почти ливень.

Все, что касалось Бельских и их театра, Леська при­нимал близко к сердцу.

В городе, помимо театра «Гротеск», работал еще и драматический театр с бездарными актерами, но солидным репертуаром. Ставили там «Грозу» Островского, «Дни нашей жизни» Андреева, «Осенние скрипки» Сургучева, «Кровь» Шиманского. Актеры драматического иногда приходили смотреть программу «Гротеска» и неизменно издевались над ней.

Однажды Леська, не занятый в спектакле, стоял на контроле. Драматические, не досмотрев очередной опе­ретки, задержались подле гимназиста.

— Объясните нам, юноша! — сказал ему «второй любовник» Дальский. — Почему над вашей эстрадой висят трагические маски, если у вас единственный трагик — это медведь: когда ему вовремя не дают молока, он ры­чит, как Отелло.

Актеры с хохотом удалялись, а Леська кричал им вслед:

— Наш медведь талантливей всех ваших первых и вторых любовников!

Как-то за утренним кофе Леська обратился к стари­кам с целой речью:

— Ольга Львовна! Семен Григорьевич! Эти халтур­щики из драматического издеваются над нашим «Гроте­ском». А что, если мы один вечер посвятим какому-ни­будь классическому спектаклю? А?

— Зачем это? — задумчиво жуя, промолвил Бель­ский, уставясь в одну точку и думая о чем-то своем.

— А чтобы утереть нос этим мальчишкам! Кстати, весь народ увидит, что «Гротеск» — это подлинное искус­ство.

Бельский с интересом поднял на него глаза.

— Ольга Львовна! — обратился Леська к старой акт­рисе со всем пафосом, на какой были способны его во­семнадцать лет. — Что бы вы хотели сыграть из класси­ки? Есть ли у вас мечта?

У Ольги Львовны никакой мечты давно уже не было, но ей стыдно стало в этом признаться.

— Мечта всей моей жизни, — сказала она с фальши­винкой, которой Леська не заметил, — это роль Кручининой в пьесе Островского «Без вины виноватые».

— Чудесно! — воскликнул Леська радостно.

— Постой, постой! — сказал Бельский. — А кто же будет играть Незнамова?

— Незнамова сыграю я! — объявил Леська.

— Ты-ы?

— Ну, Елисей, вы слишком самонадеянны, — заворковала Ольга Львовна. — Искусство — это, знаете ли...

— А что! Эта идея мне нравится, — вдруг заволновался Бельский. — По крайней мере Леська будет знать роль назубок. А что касается успеха спектакля, то он весь зависит от Кручининой, а за тебя, ма шер, я спокоен,

Через неделю начались репетиции. Ольга Львовна тряхнула стариной и была, в общем, на своем месте, но Леська совершенно забил ее технику глубиной и подлинностью переживания.

Мать Елисея умерла от родов. Он никогда ее не видел. Но часто думал о том, что своим рождеиием принесей гибель. Да, он убил свою родную мать. Леська никогда ни с кем не делился этими своими думами, но смерть матери была для него с детства той травмой, которая определила весь характер Леськиного мироощуще­ния. Тихость его, замкнутость, острое восприятие чужой боли, даже болезненное чувство правды росли отсюда. И вот ему предстояло сыграть роль молодого человека, которому свойственны все эти черты. Конечно, Незнамов не второе «я» Бредихина. Но сиротское отрочество, страшная тоска по матери, а у Незнамова и встреча с нею, чего навеки лишен Леська, сделали роль Незнамова для него чем-то автобиографическим.

Бельский сам режиссировал спектакль и диву давал­ся, глядя на Леську. Ему приходилось исправлять только Леськин язык:

— Не «чьто», «конечьно» и «скучьно», а «што», «конешно», «скушно». И не «добилась» и «влюбилась», а «добилас», «влюбилас».

— Но у нас говорят так.

— Какое мне дело, как говорят у вас? В русском театре говорят по-русски! — гремел антрепренер.

Спектакль прошел триумфально. Со стороны Леськи была всего одна-единственная накладка: когда танц-куплетист, игравший Миловзорова, забыл текст и выдержи­вал бесконечную паузу, Леська вздохнул и сказал: «Вот положение!» Этого никак нельзя было бы простить, но танц-куплетист моментально вспомнил свои слова и по­катился дальше, как на дутиках.

Зато в финале, когда актеры драмы со злорадством ждали, как Незнамов, узнав в Кручининой мать, скажет: «Мама!» (самое трудное в роли), Леська бросился к

Ольге Львовне с таким горячим рыданием, что в зале мгновенно забелели носовые платочки.

На следующий день в газете «Красный Мелитополь» писали:

«Особенно поразил нас юный артист Е. Бредихин. Не знаешь, чему отдать в нем предпочтение: интеллекту или эмоции. Не последнюю роль в успехе Бредихина сыгра­ли и его прекрасные внешние данные: рост, голос, обая­тельная улыбка».